Дневники русской женщины

Сегодня – предпоследний день для взноса платы за право учения. Пошла в университет. Давно я там не была. Пока нас там женщин – очень мало: всего две – Кореневская одна на втором, да я одна на первом. Обе совершенно теряемся в толпе студентов. И как там скучно! Студенты-юристы, должно быть, во всех странах мира одинаковы: нигде, ни на одном другом факультете нет такого наплыва богатых, ограниченных и праздных буржуа. Французское студенчество не то, что русское: почти сплошь буржуазно. Все они хорошо одеты, получая от 150–200 фр. в месяц – искренно считают себя небогатыми людьми. На первом курсе все мальчишки лет 17–20. Не посещая лекций, я и знакомств ни с кем не завела. Но перед экзаменами – это необходимо. Встретила сегодня Кореневскую, у которой есть знакомые с первого курса. Она обещала привести одного в субботу.

17 мая.

Сходя с лестницы вниз в столовую – я еще издали увидела на полочке для писем конверт с изящным почерком. Значит, от него.

Mademoiselle, – читала я, – je ne veux absolument pas que vous fassiez venir de Russie un second portrait de Tolstoï, je garderai celui que j’ai, tout cassé qu’il est, comme s’il était intact.

Pour les livres de médecine que vous me demandez je désire en causer avec vous quand vous viendrez, car il sera nécessaire que je vous explique des choses que vous ne pourriez pas comprendre dans un livre.

Ne venez pas demain soir, vendredi, je ne pourrai pas rester à l’Hôpital ce jour, mais je vous attendrai si vous le voulez bien samedi dans l’après midi avant six heures du soir.

Veuillez bien croire, mademoiselle, а mes sentiments très respectueux et très dévoués.

E. Lencelet.

16 mai 1901¹⁰⁶.

Идти туда в субботу! но я не могу: придет Кореневская с французом. Досадно. Надо написать отказ.

19 мая, воскресенье.

Еще осенью один приезжий русский познакомил меня со своим приятелем-химиком. Этот молодой человек очень добр, очень мил, но у нас, в сущности, мало общего. Он специалист, погруженный в свои колбы и реторты, и выразился как-то, когда прошел закон о женщинах-адвокатах:

– Ну, хорошо; только могут ли женщины адвокаты быть хорошими матерями?

– Ах, какое горе! – сострадательно ответила я ему в тон. – А могут ли быть мужчины-адвокаты хорошими отцами?

Он растерялся и не нашелся, что ответить.

Но все-таки он славный человек. И поэтому мы, хоть и изредка, но видимся. Я еще не была у него по приезде и сегодня пошла.

Он давно собирался брать уроки немецкого языка в обмен на французский, и я не удивилась, когда встретила в его комнате студента-немца.

Он познакомил нас. Herrmann Карльсен, студент одного из бесчисленных германских университетов, не то Боннского, не то Берлинского.

– Мы собираемся ехать в Сен-Клу, погода такая хорошая. Не хотите ли – поедем вместе? – предложил Дриль.

Я согласилась. И пока он искал какие-то записные книжки, я рассеянно взглянула на письменный стол. На нем лежал развернутый лист приложения к Presse Médicale – список всех парижских госпиталей, их врачей – интернов и экстернов.

Я взяла его, и глаза инстинктивно искали госпиталь Бусико.

Господи, – какой большой лист! сколько фамилий! вот рубрика интернов – Gresson, Chifoliau, Heitz, Meuriot, Pecharmant… где ж он?

А вот – внизу, в левом углу госпиталь Бусико, и там Lencelet! Какое красивое имя! Оно все состоит из мелких ласкающих звуков, самое красивое из всего списка… все остальные звучат как-то грубо в сравнении с ним. В самом деле: Pecharmant… Carrignes, или еще так лучше: Bisch… даже смешно стало.

– Дайте мне, пожалуйста, этот лист… – попросила я Дриля.

– Зачем вам? – удивился он.

– А это для статистики. Мы с одной медичкой давно интересуемся – какой процент иностранцев между экстернами.

– С удовольствием, берите… мне, кстати, он больше не нужен, – согласился добрый Дриль.

А мне даже и совестно не было за свою ложь. И я, в благодарность, была как можно внимательнее и любезнее с ним и его немцем, рассказывала им разные разности, спорила – словом, развлекала их до самого Сен-Клу.

Немец оказался «с душою прямо геттингенской». Сначала дичился и говорил мало, но под конец прогулки читал из Гейне и, прощаясь, торжественно заявил, что «такой женщины, как я, он еще никогда не встречал»…

23 мая.

Herrmann-sen попросил позволения бывать у меня, в восторге от того, что я как-то зашла к нему в его комнату на rue des Feuillantines. Немедленно вытащил свой альбом, показал портреты всех родных, всех барышень, в которых был влюблен…

Я в двадцать два года была куда серьезнее его… Оттого, что я внимательно выслушала все его признания относительно прошлого, все мечтания о будущем – он пришел в восторженное настроение и чуть не клялся в преданности до… самой смерти, в том, что оказать мне какую-либо услугу – составит величайшее счастье его жизни. Это меня рассмешило.

– Ну, а если я поймаю вас на слове и действительно пошлю с поручением? – спросила я.

– Je ne demande que ça¹⁰⁷, – пылко воскликнул юноша.