Дневники русской женщины

Эти идеальные дороги до такой степени похожи одна на другую. То ли дело у нас! Тут – канава, там – рытвина. Здесь можно пройти, но не проехать. А там – ехать можно, только осторожно. По крайней мере – разнообразие, и я до того к нему привыкла, что теперь безнадежно путаюсь и теряю направление – все дороги одинаково хороши.

А сколько поэзии в наших больших дорогах, обсаженных деревьями! Сколько бесконечной грусти в проселочных, которые точно серые нити проползли между деревьями… Милая, милая родина!

Эти бедные селенья,
Эта бедная природа –
Край великого терпенья –
Край ты русского народа!
Не поймет и не отметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В бедноте твоей смиренной…

15 сентября.

– Какая вы, должно быть, способная, – сказал сегодня мой «хозяин».

– Это отчего вы так думаете? – удивилась я.

– Да так. За что ни возьметесь – все хорошо выходит. В саду, в огороде работаете – выходит ловко, – хоть вас и воспитали как барышню. И по-английски – какие быстрые успехи делаете.

Мне стало больно-больно…

К чему все это, если он не любит меня?..

16 сентября.

Нет, не могу больше!

Все, все опротивело мне здесь: и эти дома, и это однообразие, а шум моря неустанно напоминает, что только оно одно отделяет меня от той страны, где он живет. Только море! Как я завидую птицам! легкие, свободные – они играют с расстоянием, с пространством…

Я читала Страхова «Мир как целое». Ученый автор посвятил целый толстый том на доказательство того, что человек – венец творения.

А я так рада была бы теперь все отдать, если бы какой-нибудь волшебник мог обернуть меня в птицу… чтобы улететь туда, за море, в Париж, к его окну…

17 сентября, вторник.

Все удивляются, почему я уезжаю. А я удивляюсь – как могла так долго прожить здесь?

Теперь иногда и днем ухожу на берег моря и сажусь на песке и смотрю, смотрю, не отрываясь, на бледные волны, которые то резво бегут к берегу, ласкаясь как дети, то бьются с сердитым шумом.

Не люблю я моря. Меня пугает эта чуждая стихия, такая величественная, такая грандиозная, беспокойная, перед которой мы, люди, словно пигмеи какие… Никогда так ясно не сознаешь ничтожества и бессилия человека, как во время бури на море… Мы, жители равнины, привыкли к природе мирной, ласкающей. Не оттого ли и характер у нас, русских, мягкий, что мы не закалены борьбой с грозными стихийными силами?

Я впервые увидела море и горы уже будучи взрослой.

И я полюбила горы.

От них веет впечатлением спокойной, неподвижной, охраняющей силы; в то же время они таинственны, так как всегда скрывают за собой новые, еще неведомые места.

Следя взглядом за их вершинами, и душа иногда возвышается над мелочами и пошлостью жизни…

18 сентября, среда.

Собираю вещи и укладываюсь.

Приехал милейший Дервальд.

– Отчего вы уезжаете? что за фантазия? Ведь у вас начало лекций еще не скоро, в ноябре. Пользуйтесь случаем, когда-то еще раз попадете в Англию, изучайте язык; уезжать непрактично.

Я и сама знаю, что непрактично, но как сказать мне ему, что я не могу, не могу более оставаться здесь.

Я всем объясняю, что у меня есть своя программа пребывания в Англии, что раз я немного выучилась говорить и понимать по-английски, то надо выполнить и другие пункты: ознакомиться с существующими в Лондоне женскими обществами, физическим воспитанием детей, посмотреть театры, музеи…

А на самом деле – пробуду в Лондоне ровно настолько, чтобы сделать самые необходимые покупки, побывать хоть в одном женском клубе, просмотреть журналы, относящиеся к женскому движению в Англии, и – скорее, скорее во Францию!

Лондон, 20 сентября.

Вчера утром уехала из этого хорошенького местечка. Дождь лил как из ведра, и ветрено было. Прощай, море, белые ленты дорог, красные домики! Увижу ли я вас когда-нибудь? Я оставляю этот уголок безо всякого сожаления. Сердце так и замирает при мысли, что меня теперь отделяют от Парижа всего какие-нибудь двадцать четыре часа пути.

Лондон, 23 сентября.