Дневники русской женщины

Какие это славные молодые люди, добродетельные и… неинтересные! Толстовец явно не симпатизирует мне. Он какой-то односторонний, – видно, что не одобряет во мне абсолютно ничего: ни моих идей о равноправности женщин, ни того, что я на юридическом факультете – даже то, что я усердно занимаюсь физическим трудом – не располагает его в мою пользу. И он при всяком удобном случае готов читать мораль о братском отношении к людям. И каждый раз мне так и хочется сказать ему – что в нем-то я как раз братского отношения к себе и не вижу, а только скрытое молчаливое осуждение всего моего существования.

Учителя видела мало, – он уезжает сегодня, разговаривали о том, о сем… впечатление получилось обыкновенного среднего интеллигента, только на рояле хорошо играет – вот его талант.

От молодого ученого я ожидала несравненно больше, и с удовольствием ждала все эти дни подряд часа, когда он выходил в огород на работу: ему велено копаться в земле ежедневно часа два-три.

Мы работали рядом. Я начала было подходящий разговор…

Ответы «да» и «нет»… правда, весьма вежливым тоном. Но все-таки это немного.

И как только его знакомая показывается – всегда перед окончанием срока его работы – он быстро бросает все и идет за ней.

– Не разберешь их отношений… всегда путешествуют вместе, – сказал «хозяин».

А я так отлично разобрала. И только одного не понимаю: отчего, если он влюблен в одну женщину, относиться с такой беспощадной сухостью и сдержанностью к другой, которую судьба случайно, на время, поставила рядом с ним?

Ведь я с ним не кокетничаю; не может он, что ли, держать что наз. juste milieu¹⁶² – не будучи влюбленным – относиться ко всякой другой интеллигентной знакомой женщине более просто, более по-товарищески?

Тщетно позондировав почву научную и литературную, я попробовала обратиться к действительной, и спросила сегодня, как он смотрит на физический труд, нравится ли он ему.

– Терпеть его не могу; только по приказанию врачей и работаю… – снисходительно отвечал он.

– Что же вам нравится?

– Работа умственная.

– Но за что ж с такой неприязнью относиться к физическому труду? Ведь он, в сущности, необходим. И как это у вас самих иногда не является желание упражнять свои мускулы, свою силу не на гире, не на гимнастике, а на полезном, здоровом труде.

– Неприятно это… работать… Ну, вот, – копаю, копаю, – скоро ли кончу, скорее писать пойду.

Мне хотелось доказать ему, что еще неизвестно, насколько талантливы, полезны будут его ученые труды, а что хорошо вскопанная им гряда будет полезна – это вне сомнений, и поэтому он не имеет никакого нравственного права так относиться к тому роду труда, которым живут миллионы людей…

Он выслушал меня со снисходительным вниманием, потом повторил:

– А все-таки не люблю этой работы… то ли дело сидеть за письменным столом.

Я внимательно посмотрела на его голову, правда большую, с сильно развитым лбом, но далеко не с тем выражением, которое отличает людей, открывающих миру новые горизонты.

И я подумала про себя: «да, то ли дело – сидеть за письменным столом и писать одну из тех только полезных книг, каких наш век оставит последующему целое море; надрывать этим свое здоровье и презирать – необходимый первичный труд человечества… логика!»

Но ничего не сказала. А он не говорил больше ни слова, и едва в обычный час вдали показалась фигура его знакомой – бросил лопату и поспешно пошел за ней.

Мой «хозяин» – всех симпатичнее. В нем есть та непосредственная доброта, сердечность – какая, увы! теперь все реже и реже встречается в людях.

Как бывший офицер, он, конечно, не отличается всесторонним образованием, но в нем чувствуется природный ум с большим тактом сердца. И поэтому мы часто и подолгу беседуем на разные темы; мне нравится в нем та простота, с которой он исполняет самые черные работы – он, не верящий ни во что, буквально, своим личным поведением доказывает изречение, «иже хощет быть первый между вами да будет всем слуга»…

На днях мы всей компанией катались на велосипедах. Я ехала с ним рядом. Разговор зашел о жизни, браке, любви и проч.

– Любили ли вы когда-нибудь? – вдруг спросил он.

Неужели я так сразу, просто, в болтовне и скажу ему то, в чем себе едва смею признаваться?

– Никогда, – смело солгала я.

– Сколько вам лет?

– На днях исполнилось двадцать шесть…

– Не может быть! – воскликнул он, пораженный.

– Отчего же нет? – продолжала я лгать и крепче нажала педали… Мы выезжали из лесу, и дорога шла как раз под гору. Велосипед покатился со страшной быстротой. А когда он догнал, наконец, меня, я уже сидела внизу на поляне – в обществе остальных спутников, и разговор перешел на другие темы.

9 сентября, понедельник.

Я все присматриваюсь к этим людям и чего-то жду от них… Жду, чтобы они встали ко мне ближе, поняли бы, насколько нужны, необходимы мне нравственная поддержка и участье.

Но нет… каждый из них слишком занят своими делами. Все, за исключением «хозяина», относятся просто, вежливо, но в сущности безлично… И я чувствую, что невидимая стена отделяет меня от них, перешагнуть которую невозможно…