Дневники русской женщины

13 ноября. Рубинштейн умер! Вот великая потеря для России и целого мира. Говорят, что покойный композитор был очень потрясен смертью Государя, который любил его. А.Г. умер внезапно, от паралича сердца. А я надеялась когда-нибудь услышать этого царя музыки. Когда я читала о Бетховене и Моцарте, то представление об этих гениях всегда сливалось с представлением о нынешнем – Рубинштейне. Имена великих людей имеют какое-то обаяние, которое сливается с их личностью; когда слышишь их – невольно представляешь себе возвышенное, идеальное, противоположное нам. Так я думала всегда о Рубинштейне и глазам не верила, когда прочла о его смерти. Невольно кажется, что смерть не существует для таких людей.

14 ноября. Теперь необходимо обратить внимание на народное образование, которое находится у нас, сравнительно с Западной Европой, в жалком состоянии. Все у нас неудовлетворительно, начиная с рабского положения школы, народных учителей и учительниц и кончая неправильным взглядом самих крестьян на образование, которое они дают исключительно мальчикам, тогда как огромная масса женского населения до сих пор еще вполне невежественна. Давно пора сделать народное образование обязательным и увеличить расходы на него. Известно, что Западная Европа тратит на образование одного человека ежегодно около 2 рублей, у нас же тратится около… 20 коп.! Поэтому нигде в Европе не поражает разница между образованным человеком и народом, как у нас. До тех пор, пока ничего не будет сделано для народного просвещения, мы будем подвигаться вперед очень медленно.

17 ноября. На днях в первый раз была в суде. Судебная обстановка производит впечатление довольно хорошее, и я с интересом следила за процессом.

Разбирались два незначительных дела о кражах. Один из подсудимых – молодой, с глуповатым и грустным лицом мужик, уже два раза судившийся ранее, утверждал, что он невиновен; несмотря на хорошую защиту, его все-таки обвинили, приговорив за кражу пальто в 6 рублей ценою в арестантские роты на ½ года. Бог знает, что думал в эту минуту бедный осужденный мужичок, но он сохранил свой прежний покорный вид и тихо вышел из залы.

За ним ввели молодую девушку, в белом платке и арестантском платье, – она обвинялась в убийстве своего ребенка. На ее растерянном, измученном страхом и совестью лице ясно можно было видеть, что она вот-вот сейчас во всем сознается, что она готова лучше теперь же идти в ссылку, чем подвергаться процессу суда. Широко раскрытые глаза с мольбой смотрели на председателя, который суровым голосом стал ее допрашивать. Девушка не имела силы отвечать, а председатель еще более строго окрикнул ее; тогда она невнятно что-то пробормотала. Но мучения несчастной не должны были кончиться на этот раз: эксперт не явился, и разбирательство дела было отложено. Бедная женщина почти лежала на скамье. Ее увели. Она вышла из залы совсем отупевшая, точно не сознавая, что с ней делается.

Обыкновенная история: соблазнили, бросили; родила ребенка, есть нечего и убила его. Невероятно, чтобы ее осудили; однако этого можно ожидать: в нашем суде царствует правда, но не милость.

19 ноября. Десятый раз перечитывала «Отцов и детей». Я знаю почти наизусть этот роман. В нем мои симпатии постоянно привлекает Анна Сергеевна Одинцова, ее холодность и спокойствие: мое самолюбие удовлетворяется тем, что Базаров, все отрицающий, ни во что не верующий, циник и нигилист, полюбил именно такую женщину, и несчастливо. Она оказалась неизмеримо выше его… «Странный этот лекарь!» – повторила она про себя. Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за голову, потом пробежала глазами страницы две глупого французского романа – и заснула, вся чистая и холодная в чистом и душистом белье». – Так часто засыпаю и я, чувствуя себя вполне похожей на эту героиню. Сегодня же я читала то место, где Одинцова, украдкой посматривая на Базарова, думала: «нет, нет… нет»… и я чуть не вскрикнула, – до того подходила эта мысль к моему постоянному настроению… «Ее спокойствие не было потрясено (признанием Базарова), но она опечалилась и даже всплакнула раз, сама не зная отчего, только не от нанесенного оскорбления. Она не чувствовала себя оскорбленною; она скорее чувствовала себя виноватою». О, великий знаток женского сердца, как он умел живо и ярко изобразить все движения нашей души, все неуловимые порывы, которых мы иногда сами не понимаем.

Я теперь думаю, каким чудесным образом сохраняет меня судьба! Если бы кто-нибудь признался мне в любви, – что же вышло бы? Ведь я так далека от подобной мысли, совершенно не развита в этом отношении, и, наверное, испугалась бы до полусмерти…