– Да, я с удовольствием буду их учить, только дайте мне самой прежде доучиться.
– Замуж надо тебе, вот что, – решил сразу дядя, – жениха хорошего, «умного» какого-нибудь», – («умными» он насмешливо называет людей с высшим образованием).
Все мои возражения не привели ни к чему. Но вдруг Валя, до сих пор молчавшая, налетела из своего угла на дядю:
– Вот вы против курсов, дядя, а между тем посмотрите, как время идет вперед. Наша бабушка умела читать и писать, а своих дочерей она уже в гимназию отдавала; они не кончили курса, но мы, их дети, уже кончили курс. Следовательно, вполне естественно, что мы хотим идти на курсы, а наши дочери, те должны будут получать беспрепятственно высшее образование. Ведь требования образования идут вперед.
Дядя только посмотрел на девочку (как он нас называет) и, должно быть, удивился ее смелости. Так он и уехал от нас, наверное, в глубине души сожалея о том, что у нас нет отца, который мог бы нас воспитать как следует, т. е. не дал бы нам возможность забрать подобные опасные идеи в голову, и выдал бы нас всех замуж за «хороших» людей.
По происхождению я – чистая купчиха, ярославско-ростовско-нерехтская, по званию же не принадлежу к этому сословию; но все мои родственные связи в нем, и поэтому я не могу, мне трудно создать для себя связь с т. н. интеллигенцией. – А в нашем купеческом кругу встречаются такие картинки, которые показывают, как мы недалеко еще ушли от времен Островского. Здесь жизнь девушки ограничивается тем, что по окончании гимназии она возвращается домой и в семье должна ожидать замужества. Ей говорят: «Ты богата, у тебя все есть, за тобой столько-то тысяч приданого, тебе дали образование, в свое время выйдешь замуж, а пока – наслаждайся приятной, беззаботной жизнью девицы!» – Так рассуждают все благоразумные родители. Хорошо, если и дочь их не идет дальше этого в своих желаниях; но если она разовьется и захочет учиться дольше, если, наконец, сознавая пустоту своего праздного существования, захочет труда умственного (а не хозяйственного, который обыкновенно предлагают нам как лекарство от «глупых книжек»), – что тогда? – Тогда столкнутся два начала: старое и молодое. Воля родителей крепка, ее не нарушишь, предрассудки тоже. И вот – у обеих сторон на душе вовсе не весело, и жизнь, по наружности такая богатая, беззаботная, в сущности оказывается вовсе не такой приятной, как думают все…
– Да это целый роман, – смеясь, сказал он. – Героиня – за четырьмя стенами, не знающая действительной жизни.
– Да, героиня, без героя, – подтвердила я. Очевидно, ему мало были знакомы нравы купеческого круга, и я увлеклась своим рассказом о наших предрассудках.
– И вы могли вести такую жизнь? Знаете, я бы на вашем месте сбежал, честное слово, – возмутился студент.
– Но бежать ведь совершенно бесполезно: все бумаги были у мамы, меня все равно не приняли бы на курсы…
– Ну, вы написали бы письмо какому-нибудь студенту с просьбой избавить вас от такой обстановки.
– Как? что вы говорите? писать студенту? – искренно удивилась я (подобная мысль и в голову не могла мне прийти, – до того во мне сильны привитые воспитанием понятия о приличиях). – Да зачем же?
– Да затем, что он, по человечеству, должен был бы помочь вам, как всякий благородный человек.
– Но… писать студенту, ведь это неприлично, – возразила я.
– Э, бросьте вы там ваши прилично и неприлично; идите напролом – вот и все! И если вы добьетесь своего – поступите на курсы – то, так сказать, уже во всеоружии, – заключил Э-тейн.
– Это как же?
– Очень просто: языки знаете, материально вы обеспечены.
– Ну, нельзя сказать, чтобы вполне, – прервала я, вспомнив свои опасения, что на 700 рублей я едва ли проживу в Петербурге.
– Все-таки рублей на 500 в год можете рассчитывать?