Дневники русской женщины

Руссо не лучше и не хуже многих, с тою разницею, что он прямо признает за собою те вины и ошибки, которые всегда скрываются другими. Он говорит не стесняясь и о своем первоначальном падении, и о своих дальнейших отношениях к женщинам, и о минутной связи с проституткой, и о своем поступке с детьми, – и все эти факты не возмущают нравственное чувство читателя так, как иногда возмущается оно новейшими произведениями Золя и Мопассана, читая которые знаешь, что это не реальные факты, а лишь творение воображения, воздействующего на действительность. То, что было в жизни, нравственные катастрофы, всегда заинтересовывают, возбуждают сострадание, но никак не гнев. Почему это? Я думаю, потому, что личность Руссо – в самой сущности своей нравственная; его чувствительность местами придает исповеди сентиментальный тон, но эта же чувствительность и нежность сердца возвышают его характер и делают трогательной искренность его признаний.

Мне пришлось читать дневник Марии Башкирцевой, молодой девушки, чистой и невинной. Она тоже искренна, но чтение ее дневника оставляет скорее тяжелое впечатление: холодный, блестящий эгоизм на всех страницах, она ни в чем не виновата, она очаровательна при своей красоте, уме, таланте… Но… нет! высшей справедливостью дышат до сих пор слова: кающийся грешник лучше многих праведников.

Наблюдая жизнь, необходимо каждому развить в себе снисходительность к людям, способность извинять, оправдывать их поступки, в то же время стараясь не отступать от своих убеждений. И это мне удается, в особенности во всем, что касается нравственности, любви, увлечений. Поэтому-то я состояла и состою поверенной всех моих подруг, масса чужих тайн и романов мне доверяется без всякого любопытства с моей стороны. Теперь я хорошо понимаю, каким образом я приобрела доверие тех, кто в гимназии видел во мне только какое-то отвлеченное существо «не от мира сего», вечно занятое книгами: по окончании курса, я сошла с своих облаков к людям, присмотрелась к их жизни. Я не хвастаюсь; по меньшей мере глупо восхвалять самое себя; я не считаю это даже за достоинство; я просто стараюсь по мере возможности быть ближе к людям. Поэтому признания Руссо, несмотря на его поступок с детьми, за который он достоин презрения всех людей, все-таки не потеряют своей привлекательности для тех же людей.

21 декабря. Все более и более, с глухим отчаянием сожалею я об этих трех, безвозвратно ушедших годах! Поступив на курсы, я кончу их не ранее 25 лет – стыд подумать! Учиться до таких лет, ничего самостоятельно не делая, а ведь жизнь так коротка! Она пройдет, и не увидишь ее; не надо терять ни одной минуты без пользы, без дела, – я же теряю годы!! О, Боже, Боже, здесь не выразить словами того мученья, которое овладевает мною!

Я до того увлекаюсь этими мыслями, что мне кажется – мое желание никогда не исполнится, что я не доживу до этого времени и умру нынешней весною. Расстроившись до последней степени, я начинаю чувствовать себя скверно; сердце замирает. Машинально прижимаю к нему руку, и думаю, что у меня развивается порок сердца, что мне надо бы советоваться с доктором, но это уже бесполезно, и нынче весной, как раз в то время, когда надо будет посылать прошение, я умру! И тотчас же представляю себе, как я буду умирать, не высказывая малодушного сожаления о жизни и скорой смерти, что должна буду я сказать сестрам и братьям при прощании… Картина выходит до того трогательная, что слезы навертываются на глазах от жалости к самой себе и своей погибшей жизни.

Смешно, право, а между тем мое душевное состояние в последнее время именно такое. Никто не подозревает его – я овладеваю собой в присутствии других…

Теперь я возмущаюсь за самое себя, что была покорна, позволив матери так жестоко разбить мою молодость… Я могла бы наполнить жалобами море, а не листы этой тетрадки! А между тем, возмущаться-то и не нужно, и грешно: надо вспомнить Бога, крест страданий, требования религии; но не так-то легко мне совладать с собою… Недаром уже с молодых лет по вечерам я простаивала долгие часы на молитве, обливаясь слезами, прося у Бога лишь одного прощения в своих грехах, и каялась до того, что забывала все окружающее: мои глаза видели только икону, какая-то сила влекла меня к ней, и казалось мне, что я уже не в комнате, а подымаюсь куда-то выше и выше… Неизъяснимое наслаждение охватывало меня всю, и чем больше я молилась, тем легче становилось мне, и я ложилась спать совершенно спокойная и счастливая, еще не вполне опомнившись от этого страстного покаяния. И теперь, как и прежде, я молюсь так же страстно, обращаюсь к Богу с моими отчаянными мольбами и слезами… И все-таки у меня не хватает терпения, исчезает покорность судьбе…

Ах, когда подумаешь, сколько качеств надо иметь, чтобы называться истинным христианином, окажется, что мы все более чем наполовину язычники.