Дневники Трюса

Однажды (анекдот посеребренной воды), однажды Трюс встретил поэта Пустырника в поселке Недоделкино, где у Пустырника была постоянная прописка в зодиаке — зоне Дубль Ц.

— Простите, какое у нас сегодня тысячелетье на дворе? — Трюс начал, ненавидя. Пустырник игнорировал и шел.

— Простите, а который час? Я старший помощник младшего дворника; теперь вы вправе, как европейская знаменитость, человеку благородному, отрекомендованному, сказать, который час.

— Кто из нас поэт, вы или я?! — в бешенстве привел ржавую машину в действие Пустырник.

— Я!!! — крикнул Трюс и выбросил в астральную помойку половину стихов Пустырника.

Наверное, самое непростительное качество так называемого духа практичность.

— Тов. Матерщиннер, академик Матерщинников, — обращался к только что вытащенному из круговорота научной мысли директор тюрьмы. — Пожалуйста, возьмите под свой надзор эту козявку Трюса. Совсем парню делать нечего. Как куда? Ну хотя бы в отдел научного мата.

— Что вы умеете? — первым делом спросил растерягу-Трюса академик Матерщиннер: — Вы умеете развлекать дам? Так, не умеете. Вы умеете писать стихи научным матом? Не умеете. Что же вы умеете? У вас голова или вывернутый наизнанку унитаз? Ирочка, уколи его в позвоночник. Начальник тюрьмы просил меня устроить вас по блату…

О еврейская интонация, еврейский волосатый эллиптически-структурный животик! Я погружаюсь в тепло еврейской речи, как в теплый коровий навоз… домой от технократов.

Даже пятки Трюса вопрошали: сколько, сколько же ещё, Господи, мне ждать?

— Жить, ничего не ждать — не жить.

— Сколько! Я не хиромант, Трюс, я обычный физиогномист. (Энн оказался опять в кольце психиатра) — Мсье змея подколодная, не кусайте меня в пятку, у меня ноги болят, по лицу видно, сколько вам не жить осталось, т. е. сколько вы ещё, милая Джульетта, будете в летаргическом сне. Какие у вас тропы заметенные, лисьи. Вы, должно быть, мастер по части кражи мыслей — кур из заспанных сараев? До вас не добраться, ищешь дна, — и проваливается рука, и тело с ней вместе.

И в самом деле, вопрос сколько жить осталось, написанный на лицах людей, бодрствующих смертных, следует признать, читатель, риторическим. И отчасти праздным.

Фиксация на конкретном, бытописательство сужает перспективу, слепнешь, становишься близоруким. Тогда как задача мыслей — умножать зрение вдаль.

Поэзия пастернаковской традиции — сущая химера. От всех этих кабинетных образов только набивается пыль в глаза.

Материалисты хотят «правды» и думают, что вся правда мира зарыта в земляных червях.

Смысл истории постигается не в фактах через хрестоматии и учебники, а в лицах, духовно. Но лица перелицовываются. Не успеет остыть факт, как перелицевалось лицо, свершившее его. И, таким образом, обращаясь с фактами, имеем дело с застывшей маской, засушенной маскировкой.

Но в тонком мире видится всё и запечатляется — духовная память фиксирует все события. Научные факты закрывают нам информацию откровения, а только через нее можно постичь мир, приблизиться к пониманию мира.

Литература прошлого построена на рабской зависимости от предмета. Бытописательство имело тайной целью сделать ум слепым, узколобым.

От чтения поэтов лишь ухудшается зрение — близорукая растерянность и фокусирование внимания на «реальности» близлежащего: погружаешься в домашнюю бытовую теплично-дождевую среду, в утробу. Еврейская интонация и интонация поэтическая — как они сродни, не оттого ли мандельштамо-пастернаковская Москва ходит слушать кантора в синагогу да «Господи помилуй» к раскольникам?..

В своем тайном трактате о тантре мадам Помпа писала: «Все мужчины — дети, особенно в постели. Любовное ложе удивительно напоминает человеку утробу матери, и практичная женщина знает, как извлечь пользу из такой лже-идентификации. Если вы хотите сделать мужчину эмбрионом, уложите его в постель».

В день Святой Беспричастности Миру Трюс, или Энн, получил через тетю Нюру записку от Блудоватого: «Прошу быть завтра в деканате Инквизиторской в 16.00. Ваш проф. Доконаев».

— Возьми с собой бельишко, какое есть, милок, и завтрак, — сердечно поучаствовала тетя Нюра. — И ничего, даст Бо, обойдется.

— Трюс, — энергично начал Шкуродеров. — Трюс. Мы решили привлечь вас к нашим экспериментам. Опыты помогут вам найти себя, обнаружить свое подлинное я, истинную сущность, скрытую и дремлющую из-за вашей дремучей трусости.

— Но сегодня день Святой Беспричастности, — делал вид, что недоумевал Трюс. — Не будет ли святотатством начинать именно сегодня?

— Не будет. И в день Беспричастности вполне можно начать чему-нибудь на свете причащаться. Ну-ну, веселее, Трюс. Быть может, в вас сидит большой актер… Итак, приступим. Кого и что вы способны изобразить? У нас свобода выбора ситуации. Вот, пожалуйста, список ещё не исследованных святых.

Трюс отрешенно изучил индекс Четий-Миней:

— Я буду изображать себя.

— Себя? Он будет изображать себя! А вы уверены, что будете похожи на себя? Человек не может дважды войти в одну и ту же роль — поток-пытку.

— Я попробую…

— Хорошо. М-м Помпа! Оденьте нашему юному другу плащ Терезы-святой…