Дни

Были дела, и я забыл о ней на несколько дней; помнил, что она в больнице, но — забыл. Впрочем, она не обиделась и позвонила сама; причем сказала: «Привези выпить. Веник не надо — ты понимаешь, их тут девать некуда, ну, поставят в палату, ну и что? — там у нас бабы — одна пластом лежит, другая девица ни на что не обращает внимания; а мне что? — ты лучше выпить привези». Но я, надо сказать, наотрез отказался: «Бесись сама — помирай сама; после перитонита! Иди ты к черту». Съездить я еще съездил, но без бутылки; посидели, поговорили.

После этого мы как-то снова начали видеться.

Именно видеться — тут нет двусмысленной метафоры; у нас не было, что называется, rendez-vous. И снова негде «как-то» было… да и она уклонялась: я чувствовал не внешнее, а тайное сопротивление; я чуток на эти вещи. Тем не менее приходила, когда я звал, если заставал: почти безотказно; раз, когда она «не могла», а я выразил, что называется, легкое раздражение, она даже сказала с усмешкой — я увидел эту усмешку по телефону:

— Ты уж привык, что я прямо совсем уж безотказна.

Я подумал и должен был про себя признать, что она права: разумеется, не в прямом смысле.

Назревал этот день… денек. Не забуду его.

Как бывает, я уже говорил, отношение ходит волнами; так не только с женщиной, но здесь это явственней; то ослабевает тонус — отходит волна — то накатывает, находит; раз, в прилив, я вдруг ощутил то теплое и именно волнующее и свежее, что рождает из себя фразы: «Я не могу жить без» — и подобные, — хотя самой этой фразы я так и не говорил себе о ней; я начал уверенно звонить, названивать; застать ее оказалось трудно. Ранее я не звонил столь упорно; ну, нет дома — ну, привет ей. А тут — раз, другой, третий. Нет и неизвестно когда будет.

Так вот почему она была «безотказна»: она соглашалась, лишь когда я «заставал» ее дома или на службе.

Полный возвышенной ярости, умиления к своим мужским и отцовским чувствам, я на другой день стал трезвонить к ней на работу — в родное учреждение; черта с два. Нет ее, она заболела, отвечал чужой, притом явно хитрый, женский голос.

Ни на грош не питая иллюзий насчет Ирины, я все же, как и всякий мужик о женщине, хотел думать, что морочит она кого-то, но не меня; ну ладно же, ты у меня пожалеешь, подумал я. Ты еще сама… позвонишь.

Она, конечно, не звонит, а я — в волне; на другое утро звоню — сидит.

Я:

— Все вроде и ясно, а все же — «чего-то».

— А что такое, Алеш?

— Ну, как что.

— Нет, ну ты напрасно.

— Ну вот что (нажал я), действительно, поговорить бы надо (напирал я). Ты можешь сейчас приехать…

Я назвал место.

— Нет, я не могу.

— А что такое?

— Я на работе.

— Когда-то это обстоятельство не…

— Алеша, я на работе. Я не могу.

— Ладно, я приеду.

— Когда?

— Ого!

— Нет, мне важно — когда. Я не в любое время сегодня могу.

— Раз так, то что же: когда ты можешь?

— С пяти до шести.

— Ого!

— Иначе я не могу.

— Могу не могу. Ну что же. Так, так так. Давай с пяти до шести. И верно, поговорить надо.

Приехал я; вид у нее, я сразу заметил, довольно отъявленный, оголтелый; эдак осунулась, под глазами сине — ну, думаю.

Ладно.

Вышли; шествуем по бульвару.

Молчу я некое время: не без нарочитости тоже.

Мол, да, да, разговор будет.

— Ты не любишь объяснений — считаешь, что все само должно быть ясно; ты права. Но бывает, без объяснений не обойтись. Я намерен объясняться: как ты уж поняла, видимо.

— Ну, давай объясняться, — благодушно говорит она.

— Видишь ли, Ирина, — начинаю я. — Всегда бывает — приходит время — требуются точки над «i». На что я тебе, собственно, нужен? Вот он вопрос, на который я желал бы слышать ответ. Я готов объяснить, в чем дело. Деньги? Но, кажется, на сей момент у тебя этой нет проблемы. (У нее, ко всему, появился старик покровитель, который, ничего особенного не требуя взамен, взял на себя многое. Причем она отказывалась, а он настаивал. Эдакие… старички.) Молодых «поклонников» у тебя хватает — только свистни: чему прошедшие двое суток, кажется, наглядный пример. Друзей у тебя тоже невпроворот — поговорить есть с кем. Может, ты просто любишь меня? Черта с два. У меня глаз наметан. Ты (например) слишком легко — уходишь. Уж как ты ни крутись — ни говори, что дело не в словах — это признак верный. Повернулась и пошла эдак. Что на улице, что в больнице. И так далее: много признаков. И с квартирой замяла. Я ведь старый воробей тоже. Так не любят, как ты — вроде! — любишь меня. (Ведь своими умолчаниями и разговорами о том, что каждый сам должен понимать, без слов, ты вроде бы намекаешь, что ты втайне любишь меня, а я вроде не понимаю этого.) Черта с два. Как ни верти, а ты все же женщина.

— Я все же женщина, — подтвердила она весело.

— Ладно, не перебивай.

— Да нет, говори.

— Ну, ты вдашься в иронии, в обиды!

— Я? Нет. Я внимательно слушаю. Только можно без «черта с два», без «крути», «верти». Ты же знаешь, я не люблю… этого.

— Вот ты все геройствуешь, а все же баба ты баба.

— И без «баб».

— Ну ладно. Так вот: на что я тебе нужен? Собственно, я закончил. Будешь вертеться, отмалчиваться?