Дни, что нас сближают

Они выпили еще по глотку и, непонятно почему, прислушались к стуку будильника на белом кухонном буфете. А что-то древнее и мужское уже проснулось в душе ефрейтора Парлапанова, указательный палец правой руки так и играл на податливом курке ружья, и в воображении — бах, бах!.. — валятся подстреленные зайцы кверху брюхом. И ведь сидят сейчас эти самые зайцы в разных там кустиках, а может, и прямо на дорогу выскакивают, покуда они тут глушат противную, вонючую водку.

— Пойдем, что ли? — спросил парень.

— Пошли, — засуетился дед, — вот только время…

Он покачал головой. Нет, ничего они сейчас не подстрелят, не время. Сейчас все живое попряталось. Нужно либо к ночи, либо рано утром…

— Вставай, вставай, дед.

Старик потащил чашки к мойке.

— Да брось ты эти чашки! — почти закричал Ачо Парлапанов. — Оставь и чашки, и баклажаны — все оставь, потом уберем.

— Мать ругаться будет, — заколебался дед Парлапан, однако все бросил и пошел надеть резиновые сапоги.

Ефрейтор снял шинель, надел под куртку толстый домашний свитер. Потом вновь опоясался ремнем и достал «флоберку». Мягкой сухой тряпочкой — он всегда носил такую тряпочку в кармане — стер смазку, прочистил ствол.

— Я готов.

— Сейчас-сейчас.

Без всякой причины Ачо вдруг подумал, что, может, это будет их последняя охота вдвоем, и испугался. Неужели дед Парлапан в самом деле помирать собрался? Ачо посмотрел на старика: маленький, сухонький, со слегка замедленными движениями и подрагивающим подбородком. Да-а, другим он помнил своего деда: мчался зимой в санях, резко осаживал коней у ворот, выскакивал с кнутом в руке — дед Парлапан, бай Парлапан, дядя Парлапан, огромный, краснощекий, рано поседевший, в громадной волчьей шубе и волчьей шапке. Когда он ходил по дому, стекла в окнах звенели. Правда, было это в их старом доме, новый построили покрепче…

Они шли по-осеннему затихшим полем. Село давно осталось за спиной.

— Слушай, ну вы и охотнички! — сказал ефрейтор Парлапанов. — Всех зайцев перебили.

— Да какие мы охотнички, — возразил дед. — Не мы их перебили. Промышленность всех повывела.

Ачо Парлапанов посмотрел на слой дыма, висящий над тощим леском.

— И хорошо, что есть промышленность. Она хоть держит мужиков в селе. Не то ты бы уж давно поливал герань на городском балконе.

И продолжили свой путь два охотника с одним ружьем — «флоберкой». Картонная коробка с патронами оттопыривала карман парня. Без толку постукивал старик прикладом по стволам деревьев, по ветвям кустов. Среди редких ощипанных кустов нигде не видно было манящих заячьих ушей.

Когда вышли на открытое место, дед Парлапан вдруг остановился.

— Ачо, погляди-ка, — указал он на корявую, старую дикую грушу. — Кто-то недавно срезал ветку. Видишь сук?

— Вижу.

Старик кивнул, быстро зарядил ружье, прицелился и выстрелил. Ефрейтор Парлапанов слегка прищурился, сделал два шага вперед.

— А ведь ты, дед, попал.

— Конечно, попал.

Старик вновь зарядил ружье и протянул его солдату. Почти не целясь, Ачо Парлапанов всадил пулю в тот же сук.

— Молодец! — рявкнул дед. — Весь в меня.

И началась дикая и беспорядочная стрельба. Они шли полем, мяли сухую, подмерзшую, крытую инеем траву и стреляли во все, что попадалось на глаза: большой белый камень, бах! — пуля в камне; выброшенная пачка из-под сигарет «Ударник», бах! — дырка в желтой картонке, а через полминуты — уже две дырки, в сантиметре одна от другой.

— Да, здо́рово ты, Ачко, здо́рово.

— И ты, деда Парлапан, не подкачал, не дрогнула рука.

— Не дрогнула. И тебя глаз не подвел.

— Не подвел. Но и у тебя не глаз, а прям бинокль какой-то.

— Эх, какой глаз был в свое время, Ачко!

— Представляю, деда.

— Ничего ты, парень, не представляешь. Вот когда 28 ноября 1944 года немцы нас атаковали, а мы только что заняли высоту 207…

Ведь что такое воспоминание? Сидит себе закупоренное, словно игристое вино в бутылке. Можно и не открывать пробку: лишь встряхни посильней бутылку и смотри, что будет. А уж если забродило оно, ничто его не остановит: скала на его пути — оно и скалу одолеет, сойдется в схватке с ее основанием и хлынет с другой стороны стремительным потоком. Нет, воспоминания не остановишь: одно влечет за собою другое, третье, уступает место стремительно налетающему новому… А собеседник? Он только и ждет, когда ты переведешь дух, чтобы сказать: «А вот со мной, слышь, тоже такое случилось летом году этак в…» Но и собеседник человек, и у него во рту пересыхает, и тогда уже ты говоришь: «Да, все это прекрасно, но вот послушай, какая у меня была история…»

…Все плотней сжимается кольцо гитлеровцев, все тесней. Неужели с ротой покончено? В наши окопы влетает граната. Ее хватает старшина Парлапанов, дед Парлапан, хватает гранату, пока она не взорвалась, и бросает ее обратно. И вторую гранату, и третью…