Дни, что нас сближают

— Доброе утро, бай Сотир!

— Здорово, Мишо. Как дела?

— Отлично. Я по третьему маршруту?

— По третьему.

Шофер закурил, взял за горлышко графин с водой и стал пить, жадно и шумно.

— Рано ты просолился!

— Бывает.

Он пил, а сам с любопытством поглядывал на Аню. Потом спросил:

— Девушка едет?

— Это моя дочь.

— А-а-а…

Шофер вышел. Вскоре взревел мотор, дверцы с треском захлопнулись, и автобус растаял в уходящей вдаль улице.

Уборщица принесла пакет совсем еще теплых пончиков.

— Бай Сотир, угощайся!

Они устроились на стульях возле батареи: он с дочерью и уборщица — и молча жевали пончики, а в это время за окном выстроилась очередь еще длиннее прежней. Показался следующий автобус, и все повторилось, только на этот раз шофер не пил воду, а взял у них два пончика.

Аня, согревшись, целый час сидела возле радиатора и смотрела в окно. На улице рассвело, но люди — и мужчины, и женщины, и старики, и ее ровесники — продолжали стекаться с обоих концов улицы, собирались, у железного парапета, громко о чем-то разговаривая, или молча жевали булочки и банички[3]. Все было ново для нее и непривычно, она никогда не бывала здесь, и утренние автобусы, и люди, которые куда-то ехали, как будто вовсе не существовали до сегодняшнего утра. И ее отец был сегодня другим, совсем другим — незнакомым. Она никогда не представляла себе, как именно он работает, знала только, что сейчас он работает на транспорте, а раньше был каким-то начальником, но что-то случилось, и он перешел на транспорт. Дома он никогда не говорил о своей работе, в отличие от матери, которая очень гордилась, что служит в каком-то «импексе», где торгуют с заграницей, что знает французский, что ее очень ценят и т. д. и т. п. … Она вспомнила, как однажды они обе набросились на отца за то, что он не сумел или не захотел — они так толком и не поняли — сделать что-нибудь, когда ей не повезло на экзаменах и она не попала в университет. Отец, пожав плечами, сказал: «А что могу сделать я?» Мать кричала: «Можешь! Побегай, найди старые связи! Может, ты хочешь, чтобы твоя дочь осталась без образования?»

Аня вспомнила и другие сцены — тогда они не задели ее, потому что все происходящее дома давно ее не интересовало. Ей думалось, что родители живут убого, неинтересно, бессодержательно — сама она никогда, ну никогда не стала бы так жить. Мелкой, незначительной выглядит и работа, которую сейчас выполняет отец: ну, приходит автобус, ну, берет шофер путевку, потом приходит другой автобус, другой шофер берет путевку и уезжает — и так будет целый день, целый месяц, целые годы… Зачем? Он ведь не дурак какой-нибудь, но, как ни странно, эта работа не угнетает его, напротив, здесь он совсем другой — спокойный, уверенный, добрый…

Она задремала, ее разбудил знакомый голос — громкий, веселый. Это был Мишо, тот, который уехал сегодня первым. Он снова пил воду из графина и смотрел на Аню хитрыми насмешливыми глазами.

— Да ты, кажись, заснула, а?

Отец обернулся.

— Может, пойдешь прогуляешься? — спросил он. — Я уже позвонил маме, чтобы она не беспокоилась…

— Хочешь, покатаю? — спросил Мишо, и лицо его расплылось в улыбке.

Автобус выбрался из города. Она сидела на переднем сиденье, рядом с Мишо, смотрела на пологие ржавые холмы, близкие, ясно различимые горы, и ей хотелось плакать, но она не могла. Мотор приятно урчал, входили и выходили на остановках люди. Мишо посвистывал, время от времени взглядывал на нее, подмигивал и с важным видом крутил баранку. На последней остановке перед разворотом он забежал в магазин и принес ей коробку шоколадных конфет.

— Любишь такие?

— Очень.

— Ну так улыбнись же наконец!

Аня улыбнулась.

Автобус, развернувшись, покатил обратно. Осеннее солнце ласково осветило город, и он вдруг засиял, поражая каким-то небывалым, необъяснимым великолепием.

Перевод И. Марченко.

Боян Биолчев НА СКАЛИСТОМ ГРЕБНЕ

© Боян Биолчев, 1979, c/o Jusautor, Sofia.

За поворотом открывается панорама. Держишь руль, слушаешь привычное шуршание шин по раскаленному асфальту. Стоит лето, поблекшее, иссушенное зноем. Впереди горная долина, острые скалистые гребни, спускающиеся к реке, словно доисторические животные к водопою, зеленые склоны, ложбины, в глубине которых уже притаилась осень. А позади, в рассеченном машиной воздухе, остается прямая лента шоссе, чуть подрагивающая в зеркале заднего вида. Нажимаешь газ, и теперь не слышно ничего, кроме свиста воздуха в разгоряченной морде машины… Но вдруг ты видишь себя, видишь как бы со стороны — будто стоишь на вершине горы и наблюдаешь оттуда за движениями собственных рук, лежащих на баранке. И вот машина резко сворачивает и летит в пропасть, ты с пронзительной ясностью видишь свое искаженное ужасом лицо, машина неуклюже переворачивается в воздухе, обрушивается в воду, взметнув тучи брызг, и с листьев растущего на берегу дерева начинает капать вода. А потом тишина, ужасная тишина, река течет по-прежнему лениво, выбрасывая на прибрежные камни грязную маслянистую пену.