Дни, что нас сближают

Внизу, под скалами, стоит наша красная машина. И вдруг с этой высоты я снова вижу свои большие, сильные руки на баранке и снова гоню машину по раскаленному шоссе, вслушиваясь в сумасшедший свист воздуха, — и снова машина летит в пропасть… Что же она подумала в последний миг перед тем, как ужас сковал ее сознание? Вероятно, есть какой-то последний миг, когда, прежде чем навеки угаснуть, мысль вспыхивает вдруг кристально чистым, ослепительным светом. Каким же было ее последнее лицо? Я помнил столько ее лиц. Обычное, спокойное — с чуть вздернутым носом и быстрой улыбкой; тревожно повернутое к зеркалу, в котором встретились наши взгляды; уткнувшееся в мою грудь; потемневшее в тени моего склоненного лица. И еще я помнил ее напряженное, опаленное любовью лицо в розовом свете зари… Я вижу все это, а машина летит в реку, словно неуклюжее животное, и с тяжелым всплеском обрушивается в воду…

И здесь, на этом теплом гребне, меня вдруг снова охватило чувство бессилия перед собственной памятью. Я посмотрел вверх. Опять они что-то друг другу показывают. Как они сумели сохранить способность радоваться мелочам? Как после тридцати лет совместной жизни могут они вернуться к самому ее истоку и стоять здесь? Их ноги, наверное, устали после напряженного восхождения. Вокруг все спокойно. Им есть о чем говорить и о чем молчать. С привычной нежностью смотрят они друг другу в лицо, протягивают руку, чтобы показать что-то, имевшее значение тридцать лет назад, имевшее значение только для них. Для меня это — всего лишь нагретые солнцем камни.

Я попытался представить себе смущенную улыбку мамы, когда она, вытащив заколку из волос и согнув ее в колечко — в обручальное колечко, — надела его на палец сильной мужской руки. Я попытался представить себе, как отец прикасается губами к ее темным волосам, от которых он только что отрезал блестящую прядку. Где-то здесь склонились они, чтобы сорвать неизвестно почему проросший на камне стебелек дикой герани… Все это был я — и колечко, и стебелек дикой герани, и прядка темных блестящих волос, и молодость, и ненасытность первых объятий. Как же красивы они были, когда я рождался — с каждой их улыбкой, с каждым объятием, с каждой секундой, проведенной ими вместе…

Помню, как впервые поцеловал ее — неумело, по-мальчишески.

Выходя из какого-то ресторанчика, мы столкнулись с пьяными, и она испуганно прижалась ко мне. Я взял ее за руку, мы быстро сели в машину. Выехав с проселка на шоссе, я вдруг остановился на обочине, склонился — и наши губы встретились, торопливо, неловко. Она немного отстранилась, и я сразу же выпрямился. Мы оба молчали. Тронув машину, я вглядывался в желтые полосы света фар, чувствуя, что она — рядом, что мы видим одно и то же, взволнованы одним и тем же, и на душе было очень тепло и хорошо. Где-то внизу открывалась панорама ночного города…

Мы не сорвали стебелек дикой герани, не выбрали для себя место, о котором потом можно было бы вспоминать. Радио наигрывало тихую мелодию, какую — уже не помню. Я сказал:

— Хочешь, это будет наша песня?

— Нет, — ответила она. — Не эта.

И я не спросил почему.

Размытые, сплетенные, словно пестрые обои, если смотреть на них сквозь аквариум, в ленивом послеполуденном воздухе проплывали перед моими глазами картины… Я видел то, чего никогда уже не увижу в действительности, и чувствовал, как в груди у меня все болит и жжет. Я видел поворот, черные следы шин на асфальте, крутой склон и машину на берегу журчащей реки. Худое лицо милиционера на фоне выгоревшего от жары склона. Милиционер показывает мне глубокий след от обода там, где вдруг лопнула шина, — нелепое пустое место, где нет ничего, кроме серо-черного асфальта. Я что-то отвечаю и вдруг начинаю спускаться по склону, сверху мне что-то кричат, но я спускаюсь, вглядываясь в камни, на которых остались следы краски от кузова, спускаюсь в свое прошлое, останавливаюсь около машины, она безжизненно торчит из воды, как столб, сбивший меня с моего пути. Все так обычно. Теплый воздух ласкает кожу, как в любой другой летний день. Люди останавливаются на шоссе, смотрят вниз и, когда им это надоедает, продолжают путь по раскаленной ленте асфальта. А я сижу возле воды и чувствую, как мое прошлое рвется и распадается в моей груди.

— Ей не нужно было нажимать на тормоз, — устало говорит лейтенант, а я думаю о ее тихой, легкой улыбке и о том, как с нею было просто и естественно…

Я остановил ее, взяв за руку, когда компания, в которой мы познакомились, расходилась.

— Хочешь, подвезу?

— Нет, — ответила она, улыбнувшись. Ее слегка вздернутый нос отбрасывал смешную тень на щеку. — У меня машина.

Когда мы садились в машины, я подбежал и придержал дверцу ее серого «рено».

— Ты выпила. Давай я тебя подвезу.

— Ты тоже выпил, — улыбнулась она. — Ты закроешь?

— Да, — ответил я, но не двинулся с места — У тебя есть телефон?

— Запоминаешь цифры?

— Нет.

— Дай на чем записать, — сказала она и вытащила авторучку из перчаточника.

У меня не было ни клочка бумаги. Я протянул ей водительские права.

— Напиши здесь.

— В кармане сотрется.