Дни яблок

— С чего бы у тебя стреляло в голове? — поинтересовалась Аня. — Может, и руки дрожат? Ты же почти не пил. Так, немного…

— От недосыпа, — буркнул я. — Не дам тебе веник, сам всё вымету, отойди.

Но не успел я замести следы и пересчитать осколки, как позвонили в дверь. Без всяких условностей. Один, очень длинный звонок.

— Вас не увидят, — сказал я пряникам. — Невизим ниревес…

И пошёл открывать.

«Горэнерго», — раздалось с той стороны двери, и я открыл неизбежному — каким бы оно ни было…

— А у вас несплата! — торжественно заявило мне Горэнерго, врываясь в квартиру. — Почему ответного сигнала нет?

— Разбили правый поворотник, — машинально ответил я. — Вы о чём сейчас?

Решительный напор Горэнерга в лице плотного мужичка в шапочке сник.

Горэнерго почесал шапочку, потом голову под ней, достал из недр кацавейки фонарик и посветил по стенам.

— Он за несплату, — сурово сказала следующая габаритная гостья в туго сидящей куртке и шикарнейшей «лебяжией» шапке над красным лицом. — У вас ото с лета, — продолжила вещать тётя. — А на осень — по новой Обнаружилося. Нема проплаты. Пишем до вас, открытку слали, телефон весь скрутили — а вам тут всё до сраки дверцы. Прийшлося йты. Ходим-ходим. Пока до вас долезешь, ноги стерёшь.

— Сидели бы у норе, — кротко ответил я. — С ногами.

— Крутять счётчик, — авторитетно сказал мужичок и поправил шапочку.

— И пимпочки нашей нет из пломбою! — сурово изрекла «лебяжия».

Горэнерга уважительно посветил ей фонариком в пасть, потом в глаза мне, а затем на наш счётчик — в красивой нише.

— Есть разрешение на утопления? — крикнул он.

— Только на расстрел взять успели, а что? — не сдался я.

— Шуткует, — мрачно сказала «лебяжия». — Пломбуй их, Вовчик.

— Будем гасить, — зловеще ухмыльнулся Вовчик и выключил фонарик. Потом включил опять, и так два раза. Я кашлянул, и фонарик вылетел за дверь.

— От никак не пойму, шо вы за люди, хто вас послал, — начал я, вытесняя тётку в «лебяжией» к порогу. — С какой организации, где бумага с документом? Фотография лица не вместилась, да? Поналазили тут с грязюкой, надышали перегаром, дальше угрозы какие-то, с пимпочкой…

— Вовчик, вернися на каледор! — рявкнула тётка.

Горэнерга, ловящий суетливый фонарик на нашей площадке, сунулся было в квартиру…

— Маме своей топчите в прихожей, — сказал я. — У нас всё оплачено. Ждите тут. Принесу корешки.

— Ты смотри, какой умный! — пошла на таран баба. — В нас, в жэке, у ваши коришки вся бухгалтерия вгрызалася, як слипый у дыню! Найшли! Несплата за лито! Пробытый Вал, сорок два, квартира симдесять, Гицонова Анна Петривна. То вы?

— То всё дурня, — резюмировал я. — Сначала так: не Гицонова, а Гедеонова, потом не Анна, а Алла, дальше — не симдесять, а симдесят сим. Теперь скажу — после Венгберг вы не жэк, а пшик, довели работника до грыжи. Довгрызался. Грисы.

— Не лайся, — миролюбиво сказал Вовчик. — Зара вас скоренько запломбую, а ты придёшь на жэк, разом из корешками и выправишь всю каку. Так мы запустим снова. Где там ваш счётчик, и хто его разрешил в стену топить?

— Не-не-не, — быстро ответил я. — Иди в жэк, к себе, и тям пломбуй сколько съешь.

— Шо значе «не-не-нс»? — вскипела баба, — щас вернемся и с милицией.

— Ой, так испугался, — ответил я. — Ещё вахтёра с театрального гукните, он цирк любит, когда не спит.

Тут утомлённый перепалкой Вовчик ловко проскользнул к нише со счётчиком и даже почти сунул туда руку…

Стена тут же сомкнулась прямо перед ним, едва не защемив Вовчиковы пальцы. Лампочка под потолком пискнула и погасла, а прямо из свежей кирпичной заплаты на стене вырвался сноп искр. Синих.

— Дав током! — потрясённо сказал полуприсевший Вовчик. — И сховався… Тю!

— Хулюган! — неожиданно тоненьким голосом сказала «лебяжия». — Звоню у милицию! Будем складатъ протокол! Вовчик, це притон, це босякы… Це банда, Вовчик!

У меня похолодели пальцы до совершенно ледяного состояния и покалывания.

— Агидомегидо, — сказал я, вроде в сторону, зато в необходимую. — Во имя белого, что на чёрном, и скрытого в стенах…

— Шо ты там буркотишь? — ласково поинтересовалась баба. — Хочешь прощения? Не буде тоби про…

— Ты меня не вспомнишь, обо мне не скажешь, только услышишь: прошу, хочу и требую, — сказал я. — За все несправедливые слова свои продолжай делать, что начнёшь — от сейчас и до заката.

«Лебяжия» шапка на голове у тётки встрепенулась, выпустила две жилистые, жёлтые, трёхпалые ноги, пару куцых крылышек — и с немалым квохтаньем ринулась с головы своей владелицы прочь.

— Хоспади… — шёпотом воскликнула баба, без головного убора напоминающая древнего ящера диплодока. — Шо оно? Як таке може буть? Хапай её, Вовчик! И де ты тикаешь, собака! Стий!

Шапка порскнула несколько раз по лестничной площадке и устремилась на лестницу и вниз — время от времени заваливаясь на левый бок.

Посланники жэка кинулись вслед, толкаясь и угрожая беглянке «наздогнать и покарать».

Шаги их и крики постепенно стихли…

В коридоре остались перья, запах перегара и глухая стена на месте счётчика.