Дни яблок

— Всегда будешь бедным, — сказала Аня в нос мерзким, тонким голосом. И захихикала. — Всю жизнь… — уточнила она, посмотрела мне за спину и нахмурилась. — Ну, допустим, ладно, — словно согласилась. — Не всегда. Не всю. Что-то будет… — Она зашарила по плечам в поисках косы, не нашла и рассердилась ещё сильнее, — капать. Доход, в смысле. Но тебе никогда не хватит, ни на что. Почти… Бедность — вот что я тебе обещаю и даю.

— Это всё? — поинтересовался я.

— Разве мало? Можно что-то добавить… — откликнулась прежним, немного сердитым, голосом уже ускользающая из этой нынешней та — бывшая Аня.

— Легко, — заметил ей на это я. — Всегда можно что-то добавить по вкусу, ты же знаешь.

— Я теперь знаю так много, — сказала Гамелина после недолгого молчания. — И о тебе… И о себе. И о нас. И будущем тоже…

— Ну, ты до старости будешь молодой, тут правда. Жить будешь не здесь, далеко… Где-то, где море… Эм… Хэм… Хом… В Гамбурге, что-ли?

— Допустим, — мрачно изрекла Гамелина. — Заканчивай лезть ко мне в голову, а то рассержусь…

— Давай, — обрадовался я. — Может, лопнешь. Кстати, ты располнеешь. Отчётливо вижу, даже отсюда, а ещё рано поседеешь. И со зрением просто ой… И зубы!

— Я сейчас действительно сделаю тебе ой, — тихо и неистово сказала Гамелина. — Заткнись, просто заткнись, пока не поздно… и пропусти меня. Мне пора… Ты же понимаешь, сколько я теперь могу.

— Поздно, — так же тихо, почти шёпотом, сказал я. — Очень поздно уже. Да. И пора, да… И ты ничего не сможешь сделать. По-настоящему. Именно мне и не только. Никогда. Ведь у тебя никто не родится. Совсем. Только опухоль.

Изображение померкло, и всё перевернулось. Раздался звон, будто где-то в ином, недобром и бессонном месте, то самое зеркало треснуло в злые осколки и пыль. Являя сон, пустую дрёму, небыль.

Телефон звонил отчаянно. Я похмыкал в трубку…

— Алё! — прокричала оттуда тётя Алиса. — Алё! Саша! Я принесла ревень! Спустись на угол, чтобы я зря не лезла к вам. Сегодня ветер, закладывает нос, учти!

Пришлось собираться, выходить — учитывая нос и ветер. На улице было совсем не лето. Сколько ни дыши в ладони, сколько солнце ни лови — впустую всё, лишь грани холода в ответ. Стыль.

На углу, кроме прилипших к асфальту бурых листьев, не было ничего интересного. Пробегали, фыркая от сырости, пешеходы, все сами не свои, неуклюжие…

Пришлось подкинуть монетку и даже прогуляться с закрытыми глазами — чтобы обнаружить тётушку с ревенём её. Тут у нас всегда волшба. Такое место…

Тётя Алиса нашлась на уровне примерно четвертого этажа, над площадью. В летнем кафе. Летнее кафе обреталось на террасе Дома Книги и на самом деле работало до зимы — ведь стойка его была в помещении.

…Надо ли говорить, что углов вокруг было мало, почти совсем не было.

Тётя Алиса крутила в руках щербатую кофейную чашечку, дула в неё и тревожно косилась во все стороны сразу.

— Ехала в галерею, — беспомощно сказала тётя Алиса. — И… Но… Как-то… Я привезла вам ревень. — И она поставила на стол небольшую баночку. — Саша, вам сейчас нужен ревень, я подумала. Он восполняет всё.

— Да, — злобно сказал я, — помогает, чем может.

— Я так волнуюсь за тебя, — сказала тётя Алиса, — сегодня. Просто места не нахожу. И вид у тебя неважный — весь, как сепия размытая. Ты здоров?

— Отнесите ревень маме, — ласково попросил я, — она дома. С находочкой…

— Думаешь? — тревожно спросила тётя Алиса и зачем-то перевернула кофейную чашку прямо на железную столешницу.

— Ну, бывает, — сознался я. — А что в галерее?

— Да забыла, — легко сказала тётя Алиса. — Сейчас зайду к вам, с ревенём — так, может, и вспомню, да и вернусь к ним… Всё же через площадь, близенько.

За соседним столиком неодобрительно зыркала на окружающее девица с горы — белочка запойная, если уж называть всех их чужими именами.

— Ладно, Саничек, — вздохнула тётка, — пойду к маме твоей, утешусь. Да! Давай глянем, что тебе там выпало — и она перевернула чашечку.

— Гуща кофейная выпала, — сказал я равнодушно. — Ору сейчас будет… Явится фурия с тряпкой — всё ясно до дна.

— Раньше воробьи успеют, — немного мечтательно заметила тётя Алиса. — Но тебе, по кофе судя, письмо какое-то… Ты ждёшь письма?

— Раньше почтальона, — ответил я, рассматривая гневно чихающее существо за соседним столом.

— Слышишь, парень, — проскрежетала псевдодева, стоило тётушке отбыть, — давай отойдём. Дело есть.

— Ну, есть дело — давай делай, я подожду, чего стесняться, — раздумчиво ответил я.

— Тебе, — мстительно сказала похмельная тварь, — всё равно письмо. Танцуй.

— Допилась? Или с ума сошла просто? — осторожно поинтересовался я.

— Нет, — бесстрастно заметила пигалица и сплюнула. — Вызывают тебя.

— Можно узнать, кто? — решил пойти по пути беличьего безумия и я.

— Высшие силы, — яростно прощёлкала Рататоск. — Семеро брамных. Хранители ворот.

— Спасибо, я в курсе, — бесцветно заметил я. — Снова с утра на стакане?

— Ух! — яростно проскворчала белка, кинула мне под ноги конверт, закрутилась на одной ноге и пропала… В пыль.

«Благовiсний Белебень», было написано на открытке-вкладыше. «Вже тепер!»