Дни яблок

— Теперь уже неважно, — ответил я. — Слово сказано. Торуйте смело.

И я высыпал горох впереди малорослого Ежа, затем нахлобучил на него шляпу. Тот фыркнул. Горошины немедленно собрались в тесный круг. Ёж — бывший Ёж, а теперь невысокий человек в огромных сапогах — присел над этим скопищем и тронул одну заскорузлым пальцем. Та немедленно засветилась. Верным светом. Я знаю, как выглядит верный свет. Ягода сверкнула и поделилась с соседками-товарками. Вскоре светили все.

— Славно, славно, — заметил я. — Ора-хора… в смысле: в добрый час, почти…

Горошины под предводительством Ежа атаковали стену. Просто ринулись. Препятствие дрогнуло и явило дверь во всей мощи и славе. Медные ручки так и сияли!

Ёж почти шагнул за порог. Оглянулся — воронье перо на его колпаке дрогнуло.

— Меня звали Крыштоф, — сказал он мне. — Я жил в…

Тут темнота за дверьми словно кашлянула…

— Давай руку! — отозвался на это Ёж-Крыштоф идущему вслед.

Босоногий Крошка взял его за руку, а второю нашарил Лидкину ладонь, Линник ухватилась за рядом стоящую Настю…

— Процедамус! — крикнул Ёж в темноту, сразу за которой должен был быть подъезд.

И пошёл во главе процессии. Сияющие горошины поначалу следовали за ним, потом обогнали. Бывший пряник и гости мои ступали осторожно, почти «лилипутиками» — когда носок к пятке, и надо верно проковылять свои восемь шагов до разгадки. Вес это походило на шествие среди светляков. Или по южному ночному морю, в августе Мелкому…

Карина шла последней, пальцы её заметно дрожали, за левую руку вёл ее Ганжа, а вот правая…

— Я остаюсь, — негромко заявила Гамелина из комнаты. — Надо же потом будет всё убрать. Даникова… в смысле, Сашина мама просила, и всё такое. По-другому будет неудобно…

— Ты уверена? Совсем уверена? — медленно спросила Карина, оборачиваясь на звук.

— Да, — легко выдохнула Аня. — Мне, по-всякому, ближе всех. Два этажа вниз. Я даже куртку не брала…

Народ, увлекаемый Крыштофом, заторопился по жемчужно сияющей горохами тропке.

— Как Гольфстрим, — сказала почти невидимая Бут из темноты задверной. — Я чувствую какое-то течение, тёплое. А вокруг холод, как в океане… наверное.

— Всё-таки что со мной будет, а? — жадно спросила Линник почти на выходе. — Скажи-скажи-скажи, а то не успокоюсь!

— Ногу ты, Лидка, сломаешь, — ответил я и отцепил её пальцы от свитера. Своего, синего.

— И что? — храбро поинтересовалась Линничка. — Больно будет?

— Сначала нет, — ответил я уже во тьму. — А вот потом… Ты встанешь на неё. Чуть-чуть постоишь… Встретишь судьбу заодно… Да.

И захлопнул дверь. Одну, а потом и вторую…

С той стороны донёсся сначала шорох, затем слышны были голоса гостей, шаги — потом кто-то из девочек засмеялся, застучали подошвы по лестнице — всё удаляясь, потом гулко хлопнула дверь, внизу. Ивее.

Дома было темно, тихо, пахло едой и уютами: духами, свечами, глинтвейном. Осеннюю нотку сообщали хризантемки. Лёгкий, тонкий, горьковатый аромат — словно снова вместе. Ненадолго.

— Сначала всё уберём, — деловито заявила Аня.

— Нет, — сказал я. — Это уже было. Сплошной зуд…

— Так, а что… — начала она, и тут я выключил свет.

Помогло мало. Лунная ночь, фонари с улицы и все такое — вроде и синее, но будто в дымке… Гамелина и не подумала сопротивляться. Не шептала все эти «Подожди…».

Поддалась.

— Я все хотел… — начал я после.

— Я так и поняла, сразу, — откликнулась Аня. — Похоже, выключили отопление. Хорошо, что ты принес плед.

— Даже два, — самодовольно заметил я. И пощекотал ее Черным пёрышком.

— Я не ревнивая, — отозвалась Аня. — Можешь не стараться. Два хорошо — оба возьму себе. Ты всё равно у стенки, согреешься естественным теплом.

— Это каким? — подозрительно спросил я.

— Трением, — сказала Гамелина лукаво.

— Не играю так, — сказал я и выбросил пёрышко. — Я что спросить хотел, вот ты, когда там сидела, в кругу — ска…

— Я как-то… не боялась, — легко заметила Аня. В лунном, пепельном свете она словно мерцала.

— Давно это с тобой?

— Самой интересно, — ответила она и вытянула руку отражённому сиянию навстречу. — Помнишь лето после взрыва? Ну… нашего, — поинтересовалась Аня.

— А как же, — мрачно сказал я. — Мама с ума сходила. Заставляла пить вино. Красное. Ещё меня заставляли лестницу мыть… и площадку! Две недели, через день! Иногда Инге удавалось швабру вручить… Но в ответ столько разного: психозы, крик, удары тряпкой… Потом мама нас в разные стороны отправила. Почти на собаках… Что интересно: как Ингу, так в Питер. А как меня — так в весёлый город Аккерман, к родственникам. Там, сказала, будет чисто, если… Какое чисто! Ты бы видела их воду — холера на холере. Сплошные вибрионы…

— И как же ты выжил?

— Пришлось пить вино… Опять.

— А потом?

— Потом тоже уехал — в Питер, посмотреть на Ингу… Она, ну прямо с вокзала, так за внимание благодарна была, так благодарна — отправила меня на тёткину дачу. В этот их Лисий Нос. «Там дюны, море, хвойный воздух — полезно тебе. Уже весь почернел в степи», — сказала. А там тоска и невозможный дождь. Море мелкое. Залив. Прибиавает к берегу жаб.

— Как это прибивает? Зачем?