Дни яблок

— Я постерегу, — уважительно отозвался Крошка. — Тогда… когда… А то сейчас таких полно. Лишь бы обсмеять. Без понятия.

— Подвергаю вас опасности, — сказал я. — Не шутка. Поэтому пора…

Лида встала, торжественно разорвала программу из «Вечорки» пополам. Скрутила из неё фунтик, собрала по крошке осколки воина. Вздохнула…

— Пора, да… — сказала Линничка. — Всё было очень вкусно… И спасибо.

— И на здоровье, — вздохнул я. — Вы сами не выйдете, вот я к чему… Нужен проводник…

— Вода! — радостно сказал Крошка.

— Не совсем, оно полезет следом… за водой, — ответил я. — Тут нужен… Вот! Тебе твоё. Катастазис! Случай… Игра… Превращение!

Крутившийся около Ёж звучно рассыпался в пыль. Кто-то, наверное Чернега, громко икнул. Спустя минутку пыль собралась в небольшой вихрь, затем в сгусток, а затем появился…

— Гном! — сообщила Лида.

— Всего лишь невысокий… — надменно ответил ей коротышка. — Лесной человек, надо же понимать. Мало солнца, сырость, еда не всегда — и потом, какая: грибы, коренья, лягва всякая, рыба редко…

— Грушка-дичка в лесу растёт, — отбилась Линник. — Лично видела.

— Кислятина! — важно прохрюкал экс-Ёж. — А теперь торопитесь. Дорога кажется лёгкой, но не суть…

— Ну, вот что, — сказал я прянику. — Не суть, а горох! Ступай и собери. Тут немало нашвыряно. У тебя даже не будет свечки. Только подопечные и дорога. Возможно, я заставлю горохи сиять… Или упрошу… Ты ведь выведешь? Всех?

Ёж посопел и повращал глазками.

— Я же клялся, — выдохнул он. — И потом, это моё право и дело. Ведь я не воин… — пряник вздохнул. — Только поводырь.

— Могу сделать тебе геройскую личину, — подумал вслух я. — И, наверное, успею…

— А он может быть как Шварц, например? В майке? — поинтересовалась Линник.

— Что геройского в этом человеке, и каков его майк? — пискнул Ёж.

— Майк его вечно рван, — ответил Ежу я, — а человек этот огромен.

Тем временем высохшая вода «оттаяла». На полу образовалась очень даже неслабая лужа… В человеческий рост, и очертаний подобных. Чёрная и смолянистая на вид. С отражением. Неизвестно чего. Впрочем, не совсем — известно на кого оно было похоже. Лужа неторопливо испарялась, а вернее — как бы воплощалась… Не в отражение, скорее, в копию. В самую плохую. Бездушную.

Бывший сиделец у вод нездешних, призрак, отражение, нежить, а также, по всему судя — исчадие и потерчa^[74], сидел на полу. Тряс головой и похрустывал суставами, зевал. Затем поднялся на ноги. Рваньё его высохло. Нестриженые волосы стояли почти дыбом. Ближняя к нему свеча погасла.

— Раньше так дьяволов рисовали, — высказалась Гоза Чокар, псевдомотылёк. — Хорошо помню, как в Одрине, раз…

— Один раз мне снились… будто журавли? — с сомнением произнёс мой двойник. — Какие-то большие птицы. Они вроде плакали там, куда нельзя, в высокости, там.

— Вы видите сны? — постарался не удивиться я. — У вас же нет памяти… У таких…

— Чаще всего твои, — ответил подросток и почесал ногой об ногу.

«Это надо обдумать, — подумал я. — Всесторонне. Вторжение в сны? Воруют, наверное».

Я пошарил по карманам. В одном обнаружилась свёрнутая в куколку записка в фольге.

«И на завтра не надейся», — было написано там.

«Завтра пятый лунный день, — подумал я в ответ. — Можно сажать плющ. Примется и без надежды, он неприхотлив… Где тут ударение? И терпеливый. Воду сам добывает, отовсюду… Добывает воду… Впитывает. О!»

— Я избавлюсь от тебя всё равно, — сварливо начал я вслух. — Можешь хоть кирпичи грызть… Absit omen!

Погасли ещё две свечи. Призрак моргнул.

— Я хорошо помню, что мимы в Бычьем дворце, когда гости заси… — певуче начала Гоза.

— Ты там пела? — злобно спросил я. От заклятия пришелец покачнулся, всего-то.

— И не только… — подхватила Гоза, серебристо и заливисто. — Я…

— Это дело, — буркнул я. — Давай сюда серёжки и скройся с глаз. — Я изъял украшение у Мотылька и отдал владелице — совершенно потрясенной Шароян.

— Уже и не ждала… — залепетала обычно невозмутимая Карина. — Ой. спасибо. Меня бы просто уби…

— Нет, — ответил ей я. — Нет, не убили. Умрёшь очень старой, сама по себе. Просто. Утром… В шестидесятые годы.

Шароян открыла рот, сложила невероятную гримасу, собралась заплакать, но закашлялась.

Я посмотрел вверх (кстати, помогает меньше кашлять и не плакать — что-то там с диафрагмой). Вверху, плавая вслед качающейся люстре, словно длиннохвостая рыбка-ангел, обретались завитки давнего дыма. От предыдущих чар и догоревших свечек.

«Как же там? — нервно подумал я. — Что-то вредное… А!»

— Протяг-отяг-тяга-яг!^[75] — выпалил я.

Тень тучки заметно сгустилась в небольшое плотоядное облачко, скоро и споро впитавшее всё лишнее: дым, прах и с ними — нежить. Будто занавес на сотом представлении, разошёлся по обе стороны тюль, и из ниоткуда возник сильный сквозняк — «очень вредный», мамин ужас.

— Дивадина Дивердим! Куда ветер, туда дым! — торжественно сказал я, и сквозняк унёс брюхатую чучелами тучку из дому вон — воду к воде, а беду к беде. Тут и аминь…

Окна закрылись, сминая полоски бумаги. Тюль вернулся наместо.

Под диваном храбро мяукнула Бася.