Дни яблок

— Волной прибивает, иногда. Местные сказали — заплывают из реки, а зачем, не знаю — может, в Швецию стремились, но ведь и не спросишь уже… Весь август читал у окна. Мои, тамошние, Диккенса на эту дачу вывезли…

— В смысле? — уточнила Гамелина.

— Все тридцать томов…

— А потом?

— Откуда ты… А потом к бабушке — потому, что школа… Ты, кстати, видела, какая в Питере вода?

— Там область на бабочку похожа, — беззаботно сказала Гамелина и пошевелила пальцами. В полосе лунного света метнулась быстрая тень. Совсем мотылёк или воздушный спрут, но и на Горгону с утра было похоже тоже.

— А я считаю — на рыбку… — сказал лунному лучу я.

— Надо кипятить, кипятить и опять кипятить такое, — сказала Аня. — Эмма отправила Майку на Балтику, в Пярну. Тогда… А я осталась. С ней. Тут.

— Повезло, — завистливо сказал я и погладил её по спине.

— И почему-то не боялась, — выдохнула Аня, изобретая всё новые фокусы с неверным светом. — Всё казалось почему-то прозрачным и понарошку.

— И как будто маленьким? — уточнил я.

— Даа… — протянула Гамелина, забыла играть с тенями и повернулась ко мне. — А откуда ты… Неважно. Деревья нельзя трогать, говорили. На них фонит. Я тогда видела твою маму, кстати.

— Я её тоже видел, не так давно, — тонко заметил я. — Завтра увижу снова. Наверное…

— Нет, — упрямо продолжила Гамелина. — Нет. Не так. Не совсем так… Вечер был. Тепло. Жарко. Все в майках ходили уже. Я знала, что тебя отправили отсюда, а она… Она сидела тогда на скамейке… Во дворе. Не плакала, нет. Но была грустная-прегрустная. Даже мне не улыбнулась, когда я… Сказала: «Ну что же вы? Почему осталась? А вдруг не будет возможности выехать?». А я…

— Тогда очень тепло было, да. А она мне насовала осенние вещи в рюкзак, — вспомнил я. — Я так ехать не хотел. Чуть пощёчину не дала.

— За что? — деловито поинтересовалась Аня.

— Я на улицу выкинул рюкзак, — признался я. — Говорю же — не хотел ехать…

— Ты всегда усложняешь, — резюмировала Гамелина. — Задёрни шторы, я наигралась, а у вас тут высоко, Луна слишком яркая, не усну.

Я вылез из тёплой тесноты на каменный пол. По ногам понесло сквознячком. За окно я смотреть не стал, просто задёрнул занавеску.

— Всё хотел спросить… — начал я по возвращении.

— Да наговорились уже, — сонно ответила Аня. — Не надейся даже и не толкайся — с краю буду я.

— А если придёт волчок?

— Покрутится и набок упадёт.

Я хмыкнул, представив волчка средней упитанности, в конвульсиях…

Аня дышала ровно. Где-то далеко-далеко — через дорогу прикатилась на площадь двойка.

— Да вот… «Ни небу, ни мне, никому, никогда», — зачем ты это сказала, тогда… там? — тревожненьким голосом спросил я и подоткнул одеяло вокруг Гамелиной.

— Всё ведь кончилось хорошо, правда? — уточнила Аня в ответ. — Какая разница, теперь? Сказала и сказала. Вырвалось. Сейчас не об этом, короче. Спи, давай.

— Кончилось? — переспросил я.

— Я сплю, сплю… — отозвалась она. — Не мешай…

Под утро уснул и я, охраняемый хищником на окне и флягой под кроватью.

Снилось беспокойство: дым, красная рябина, чёрная бузина на ветру, серые вороньи перья в наледи, сухостой заиндевелый и репей — весь в крови.

XXII

в составе эссенции для очистки крови от чёрной желчи должны быть всенепременно: цвет оранжа, фиалки, мелисса, базилик.

… Грядут перемены. Придётся очищать поле. Это метафора, ты в курсе? Нет? Всё лишнее придётся оставить. Решительно.

Мы сидели в кафе, на террасе второго этажа. У выхода из Пассажа — того, что может быть и входом… Я и странная сероглазая особа немного восточного вида, вся в чёрном к тому же. Были там и другие посетители — каждый в своём сне. Место же людное. Начинался май — стрижи пронзали воздух звонко. На столиках стояли ландыши — они и в жизни пахнут будто сон, а во сне оказалось — предчувствием. Да и сон ведь — отдельная трава. Про нее ещё будет.

Дама разглядывала кофейную чашечку, точнее, гущу в ней. Судя по всему, чашечка была моя. С отбитой ручкой, что характерно.

— Вы не будете кофе свой, да? — спросил я во сне. Странно было слышать собственный голос, я подумал, что немного гнусавлю. — Тогда я выпью. Хочу взбодриться, а то вялость какая-то, иногда даже судороги…

— И перебить судьбу? — улыбнулась она. — Очищение, запомни. И подумай…

— Ни минуты про уборку думать не стану, — ответил я. — Как представлю, сколько выгребать… Это же всё утро и целый день! Нет! Решительно!

Я отпил из её чашки — там оказалась пустота, и она была сладкой.

Напротив меня стоял стул… Вернее, проснулся я лёжа почти поперёк тахты, а стул стоял напротив. На нём красовался поднос, а там наш кофейник, подозрительно чистый, две чашки и тарелка со странными бутербродами.

Я похлопал глазами, сел. На площади звякнула двойка. Внизу в подъезде кто-то хлопнул дверью. На нашем оконном откосе скубались и яростно чирикали воробьи. Было безветренно. Со стороны комнаты жизнь пернатых наблюдала внешне бесстрастная Бася, волнение выдавал хвост.