Дни яблок

— Я достала их из тётки твоей, — зашипела Нина Климентьевна, как кобра из мультика. — Можно сказать — извлекла! Изъяла… Зачем ты втащил в мой дом эту пакость? Я ведь препятствовала! Тратила силы!

— Заберите их… — попросил я, — заберите скорее… Пожалуйста!

— То-то же, — надменно процедила Нина Климентьевна и встряхнула пленников. — Вот я и совершила благое дело. Надеюсь, пойду дальше теперь. И ты ступай. Спроси совета. Деятель!

С этими, совершенно неслышными словами она растаяла, вместе с извивающимися подобиями меня.

— Здесь пахнет закрепителем! — сообщила тётя Алиса с порога. — Ты что-то разлил?

— Желчь, — мрачно ответил я. — Чёрную. Три литра. Принесли, что искали? Давайте.

— Да! Меланос холес! — радостно сказала тётя Алиса. — А я чуть снова не забыла! Вот!

И она выставила на стол жестянку. «Эйнемъ», ещё можно было угадать на ней. Хотя и надпись, и фон значительно поблекли.

— Там может быть что угодно… — заметила тётя Алиса.

— Маленькая, — жестокосердно заметил я. — Для всего, чего…

— … Вряд ли, конечно, ключ, — закончила она. И открыла коробку…

• • •

Я стоял на краю яра. Нашего, который вдоль Житомирской. Было лето.

— В следующий раз, — раздался позади меня знакомый голос, — пошлю к родничку Жешу. Ну, посмотри на себя, вся вымазалась — а воды принесла полманирочки!

— Сильно хотелось пить, — отозвался писклявый голосок.

Совсем рядом со мной, прямо на траве, подстелив под себя одеялко с подозрительно знакомыми лисичками, сидела пожилая женщина в настоящем пыльнике, некогда лимонном. А рядом с ней — маленькая пигалица, в белой майке и чёрных штанцах на лямке. Девочка была перемазана чем-то. В два, я бы сказал, тона.

— Это черника? — доверительно поинтересовалась пожилая женщина у девочки.

— Сверху да, — пискнула та.

— А до того?

— Был уголь, — виновато заметила девочка. — А потом…

— И где он?

— Съел. Жешка! Опять съел весь уголь!

— А ты что же?

— А я рисунки… Так вкусно пахли, картошечкой.

— И водичкой запили?

— Я не виноват… — буркнул подошедший к ним мальчик. — Завтракали крапивой этой, варёной, а от неё сплошной холод в животе.

— Сбегаю к Лике, — пропищала девочка, — у нес последняя карандашинка. Химическая! Такую не съешь.

— Одну не пущу, — непреклонно отметила старуха.

— Я с Жешкой пойду, — пискнула девочка в ответ.

— Тогда ладно, — проговорила та. И обратилась к худосочному мальчишке. — Будешь рыцарь?

— А как же, — без раздумий отозвался тот. — А делать что?

— Сбегать с дамой к Цветочному выходу.

— Пустяки, — ответил мальчик. — Могу хоть сто раз.

— Он тебя подзуживал, да? — спросила она у мальчишки и улыбнулась.

— Кто?

— Уголь!

— Только вы меня и понимаете, — выдохнул будущий художник Голод и задумчиво съел очередной уголёк. Из потайного кармашка. И дети убежали.

Я сел на траву. В безмятежном летнем небе плыли облака и стремились стрижи — серпокрыльцы Божии, бесстрашно звеня в синеве словом «Ж-ж-жизнь». На крыше дома, в Гончарке дольней, рыжая кошка играла с подросшими котятами в мышкование. Ещё дальше, где-то на Валах, прозвенел трамвай.

«Будто никакой войны и нет», — подумал банальность я.

Девочка, ускакавшая «за последней карандашинкой», была тётя Алиса, только та, «военная», пятилетняя… И Жеша Голод, тот… «с уголлям».

— Я слышу всё, — вдруг сказала старая женщина. — И тебя слышу, мысленно, а вот вижу нечётко…

«Меня слышит?» — в панике подумал я.

— Именно, — отозвалась она. — Ты же моя кровь… А так, не думай, я зрячая, вполне себе. Правда, полностью — только в очках.

— А у меня один глаз хуже видит, — доверительно сказал я.

— Это с возрастом пройдёт, — сказала женщина.

Воздух вокруг нас начал мерцать, и общая картинка потускнела.

— Я отсюда пропаду сейчас, — заторопился я. — А ведь неслучайно же…

— Понятно, чтобы узнать, — ровным тоном ответила она. — Или же отыскать.

— Что?

— Известную правду, — сказала женщина. — Такое с людьми бывает, во сне или же, — она понизила голос, — во бдении. Но такое донедавна запретили…

— Отпретят скоро, — заверил её я.

— Хотелось бы верить.

— Да чего там, — брякнул я. — Даже отпоют ва… Ой!

— Буду только рада, что ты!

Стайка стрижей пронеслась совсем низко над нами. Старая женщина перебирала траву, разложенную по старой наволоке: лебеду, крапиву, одуванчики с перепачканными землёй кореньями…

— Давайте так, я спрошу потом, а вы теперь… — быстро начал я, сглатывая ком.

— Когда… — начала она.

— В мае, — быстро сказал я.

— В следующем?! — удивилась она.

— Нет, — сообразил я, — через один…

— А, — раздумчиво сказала она, — ну да… Картошка зацветёт, всё верно.

— Бабушка! — раздалось из арочки. — Бабушка!!! Бабушка!!!

Изображение выцвело ещё сильнее.

Из подворотни вылетели давешняя пигалица с подозрительно знакомой жестянкой в руках. И позади девчонки чуть на шаг — худой голенастый мальчик.

— А я всё оттуда выбросила. Теперь там карандаши, бабушка! Настоящие! Даже голубой есть! Как небо…

— Что ты выбросила, солнышко, повтори? — спросила старая женщина.

— Всё! Там земля была, лист сухой, и всё оно такое липкое, просто фу!.. Как от крови, — добавил худой мальчик и потёр подбородок перемазанной углём ладонью.