Дни яблок

— Когда это кончится? — спросила она улыбающуюся куда-то в сторону кастрюли с голубцами маму. — Эта глупость подростковая и наглость. Ты только ему потакаешь. Он когда-нибудь научится молчать, мама?

— Ты захочешь, чтобы я заговорил, будешь просить и плакать, — сказал я сипло, заслышав внутри себя знакомый звон. — Но я промолчу.

Раздался противный звук, и снаружи, на оконном стекле из ниоткуда явилась царапина. Белёсая. Неглубокая. Словно кто-то столкнулся со стеклом и пробовал на прочность тщательно протёртую солёной водой хрупкую преграду.

Все, в том числе и жутко сосредоточенная Бася, уставились на меня. На краткое время воцарилась тишина. Я слушал, как тяжело бухает моё сердце и где-то, на самом краю мира, неумолимые и бездонные, плещут волны тёмной реки.

— Греки сказали бы, тут был Гермес, — нарушил молчание я и вытер лоб.

— Или мент родился, — добавила Инга, — но это уже не греческое.

Она посмотрела на царапину, и на лбу её явились морщинки — облачка перед бурей.

— Все вымыли руки? — спросила мама. — Тогда можно садиться кушать.

— Как там Костик? — невинно поинтересовался я, дождавшись пока Инга набьет рот. — Я слыхал, ты прикипела сердцем к его зелёненькой машинке?

Инга прожевала кусок голубца и запила его чаем. Тёмные глаза её сузились.

— Кто сказал такую глупость? — выпалила она.

— Сорока принесла, — торжественно сказал я. — Так что там с машиной? Когда свадьба?

— Да какая там свадьба, — заметила поевшая, и оттого ставшая несколько добрее Инга. Просто поговорили. Он — про своё. Говорит мне: «Это моя ласточка!» Тоже мне ласточка! Луноход… и не знаю, чего он с ней носится. Ещё и название такое дамское — «комби». А уж на вид… Только по лесу в ней и ездить.

Мама, покашляв, видимо, для большей сценичности, извлекла из буфета гамелинский «кухен». Сняла крышку, восхищённо поцокав языком на медово сияющие яблочные дольки, вооружилась давешним ножом-«тесаком» и нацелила его прямо в сердце пирога.

— Все налюбовались? — спросила она. — Тогда я делю.

И она разрезала пирог, ровно на две части.

— Хоть перекрестила бы его, до того как, — вырвалось у меня, — ножом. Всё же холодное железо…

— Пфф!! — издала коронный фырк Инга. — Суеверие, тьма, село. Мак-мак, дурак.

— Вы только посмотрите, какая прелесть! — восхитилась мама. — И до сих пор свежий! Душистый!

— Всё, что справа, — моё, — деловито заметила сестрица, — а вы разбирайте остальное.

— Имеешь в виду, буфет и утюг? — поинтересовался я, глядя по правую Ингину руку. — Хорошо. Варенье заберу я, а буфет грызи ты. Утюг — на потом.

— Я же говорю — дурень, — хладнокровно прокомментировала Тина. — И чего все с тобой носятся…

В коридоре раздался звонок, перед тем как изобразить длинное «Динннь», он удушенно всхлипнул, видно, кто-то с той стороны сильно прижимал кнопку. Обещанные гости явились.

— Вот ведь, — заметила мама, — как вовремя, к чаю.

— Не иначе родственники, — пробурчала Инга, завладевшая как минимум третью «кухена». — Всегда лезут, чуть что-то вкусное выставишь. Сашик, если это вдруг Боба или дядя Жеша, покашляй — я спрячу пирог, а то останется нам одна тарелка…

Я пошёл к двери, у порога уже сидела Бася и задумчиво разглядывала собственную лапу.

Бобой мы звали нашу с Тиной двоюродную сестру Богдану, любившую попробовать, покушать и, в конце концов, съесть буквально всё, до чего она могла дотянуться за праздничным столом. В последнее время в Бобино имечко каким-то образом затесалась буква «м».

В дверь ещё раз позвонили, настойчиво. Я выдохнул и протянул руки к порогу… В это время в первую дверь кто-то саданул кулаком — раз, другой, третий.

— Чёрть его дери! — долетело до меня. — Вам там что, заложило? Открывайте уже!

Я скинул цепочку и открыл сначала одну дверь, затем вторую — и из мрака на меня надвинулась, шурша и шелестя, грозная фигура в прозрачном дождевике.

— Сашка! Паразит! — рявкнула она. — Тётка прыгает под дверями и стучит, как дятла, а ты тут крадёсся тенью. Нельзя, что ли, быстрее? Забери у меня сетку, только осторожно. Я мясо принесла, всем. Только какое-то оно странное, наверное, нутрия.

— И вам не кашлять, тётя Ада, — мрачно сказал я. — Какими судьбами?

— Живыми ногами, — отозвалась мрачно тётушка, разоблачаясь из целлофана. — Шла мимо — решила чаю напиться. Лялька! — прогорланила она. — Ставь чайник! Сестра старшая пришла!

— Не просто сестра, а добытчица. Волчица, — возвестил я, явившись в кухню. — Охотница! Не с пустыми руками пришла. Задавила крысу-нутрию по пути, сама есть не стала — нам принесла.

Вслед за мной в кухню вошла тётя Ада. На ней был спортивный костюм со зловещего вида олимпийским медвежонком на спине.

— Нутрия не крыса! — протрубила тётка. — Она зверь полезный и на шапки, и на мясо.

— У некоторых ещё и на админвзыскания, — угодливо заметил я.

— Не пойму, что мелешь, — озадачилась тётка. — Какие, к чертям собачьим, миноискания?

Инга свирепо уставилась в окно и тоскливо вздохнула, переведя взор на распотрошенного «эльзасца».

— О! Ого! Ух? — изрекла тётка. — Да тут пирог! И какой красивый. Вот кстати-то. Где тесто, там и нам место.