Дни яблок

Я недолго повозился в поисках замочных скважин — одной, второй, — и мы вошли в квартиру.

— Вербена, — пробормотал я, — дух греха…

— Вот и мне так кажется, — церемонно сообщила Аня. — Возьми у меня плащ.

Квартира, несмотря на относительно непозднее время, была погружена в сладкий сон.

— Даже и хорошо, что света нет. Так интересно! Пройдем как по лабиринту, — прошептала Аня.

— И врежемся в стену лбом, — таинственно закончил я, будет «гори-гори ясно».

Гамелина хихикнула и сняла, судя по звуку, сапожки.

— Главное — добраться до кухни, — зашептал я, — там чай, еда и с улицы свет. Хоть какой-то.

Аня хмыкнула и провела по мне рукой, вслепую, сверху вниз, начав со лба.

— В темноте у вас всё по-другому, — сообщила она.

На кухне действительно было светлее. В окно просачивался, мутный от тумана, свет ярких жёлтых фонарей на площади.

— Давай чаю попьём, — прошелестела Гамелина, — у меня всё просто склеилось от этой «Пепси» твоей.

Я нашарил спички, зажёг конфорку и поставил чайник. Синий отсвет огня обнаружил Басю, прытко уклоняющуюся от гамелинских посягательств.

— Что это с ней? — удивлённо спросила Аня. — Одичала или как?

Бася юркнула под тахту и чихнула там злобно, раз и другой.

— Чтоб ты здорова была, — прошептал я, усевшись на пол.

— Яне слышу, что ты там бормочешь? — сказала Аня. — Ты разговариваешь с креслом?

— Да, — ответил я, оторвавшись от разглядывания кошачьих очей. — Ты не поверишь, какое он… оно интересный собеседник…

— Хм… — заметила Гамелина, подойдя поближе, так что я разглядел её ноги, — у нас есть одна старая табуретка, очень старая… так ни слова, за всё время.

— Мне кажется, — быстро сказал я, — она всё время видела одно и тоже э-э-э место. И что она может сказать после этого?

— Будто бы ваше кресло смотрит на вас свысока, — ухмыльнулась невидимая Аня.

— В детстве я не раз с него падал, — ответил я и пошарил руками вокруг себя.

— Гамелина, я нашёл только брелок, — сказал я и протянул ей маленького медного зайца, — а вот куда ты дела ключ?

— Ну, я знаю? — равнодушно протянула она. — Может, дыра в кармане, а может, перчатки скользкие… Ты ж помнишь этот ригель: тяжёлый, длинный…

Кухня наполнилась неверным, удушливым теплом. Я поднялся, выключил конфорку, и зыбкий свет её угас, уступив место полумраку, едва разбавленному далёкими фонарями.

— Можно я возьму ваше варенье? — попросила Гамелина. — У вас всегда такое необычное…

Я молча налил ей чаю и отодвинулся от буфета. Анька опустилась на коленки и принялась рыскать по полкам и извлекать банки из буфета, бормоча: «Так, это клубника, тут слива, а здесь что-то красненькое… Даник, а тут что написано? А, райские яблоки с веточками, это наша банка, Эмма вам принесла…»

Я решил прервать это жужжание.

— Аня, — сказал я, — ну что ты как оса? Чего снуёшься там во мраке?

— Ищу, — глухо сказала сунувшая голову внутрь Гамелина, — у вас тут было такое — зелёное, даже изумрудное, крыжовенное, наверное, и с вишнёвым листом. Незабываемый вкус!

— Это царское, — сказал я, — оно слева, в углу.

— Не вижу, — отозвалась Аня.

— Правильно, — заметил я, становясь рядом с нею. — Ты ж не сыч. В темноте не видишь.

И выпихнул её из тумбы.

— Подумаешь, какой филин, — весело заметила Гамелина, — так где всё-таки варенье?

— Пылын — это рыб или звэр? — ответил я и протянул ей банку.

Аня взяла её, наши пальцы соприкоснулись… «И никакого общего будущего», — снова подумал я. Потянуло копотью и разогретой смолой, и пылью, и кипячёной водой — так всегда пахнет на вокзалах — расставанием и словом «никогда».

— Даник! — донеслось до меня издалека. Я моргнул. Гамелина, стоя у стола, щедро мазала вареньем разрезанную пополам двенадцатикопеечную булочку-рогалик. Я сидел на полу спиной к буфету.

— Даник, — поинтересовалась Аня, — ты всё-таки тормоз или придуриваешься?

— Не скажу, — буркнул я, поднимаясь, — а то тебе страшно станет.

Гамелина завершила ритуальное умащивание рогалика и принялась поскорее обкусывать края продолговатого хлебобулочного изделия — видно, переборщила с вареньем.

— Откуда тебе знать, — сладким голосом спросила она, чего я испугаюсь? Попробуй…

Я протянул руку, кончики пальцев покалывало. Подогретый гормонами и неясностью, дар просился вон.

— Hoc volo, — шепнул я, и пошевелил пальцами. — Во имя звезды зелёной: обращаюсь, прошу и требую.

Банка медленно приподнялась над столом и, словно раздумывая, покрутилась над скатертью вокруг своей оси, справа-налево.

Гамелина застыла, впившись пальцами в бутерброд. Лицо её вытянулось, а глаза сделались будто льдинки — холодные и прозрачные, с одними лишь чёрными точечками зрачков посередине.

Банка поднялась выше и явно призадумалась — затем издала всхлип, булькнула и, повернувшись ещё раз вокруг своей оси с неимоверной скоростью, брызнула вокруг чем-то круглым. Гамелина охнула и выронила свой рогалик. Вареньем вниз. Прямо на «шерсть ламы».

По кухне раскатились ягоды: тугие, спелые, пахнущие летом и безмятежностью — крыжовник.