Дни испытаний

Слушая, Ростовцев невольно вспомнил вокзал, Риту, свое прощание с ней. Опять в памяти встало ее лицо, ее слова и молочный диск часов с черными стрелками, отсчитывающими последние минуты. Он отвернулся и вздохнул. Потом задумчиво спросил:

— Зачем вы принимаете все в таком свете?

— По–моему, — нервно возразил Голубовский, — жизнь не так уж весела, чтобы постоянно смеяться.

Ростовцев медленно покачал головой.

— Нет, дорогой мой, вы не правы. Жизнь — очень хорошая штука. Очень интересная и очень веселая! Особенно наша жизнь! Но всегда, во всякие времена встречались и встречаются мелкие неприятности. Их надо уметь преодолевать, бороться с ними, а порою и просто не замечать. И, самое главное, — не отчаиваться! Есть люди, которым страдать доставляет своеобразное наслаждение. Они копаются в себе, в окружающем, отыскивают самые незначительные поводы для этого, концентрируют на них все свое внимание. Не помышляя ни о чем другом, они раздувают свое маленькое горе, делают из него целую трагедию и, любуясь ею в душе, нарочно растравляют свои раны. На таких людей не надо походить. Все им тяжело, и всем они недовольны. Они никогда не совершат ничего значительного и в жизни не оставят после себя никакого следа. Вы же — человек молодой, способный. Вам предстоит громадное поле деятельности, перед вами открыты все пути. Вы свободны в выборе любого из них. Зачем же грустить, для чего настраивать себя так мрачно?

Голубовский задумчиво смотрел в окно. Лицо его отражало какую–то усталость — и моральную, и физическую. Когда Ростовцев кончил, он шагнул к топчану, покрытому лежащей поверх сена плащпалаткой, сел и с расстановкой произнес подавленным тоном:

— Знаете, Борис Николаевич, мне кажется, что я не вернусь домой. Эти болота и леса не выпустят меня… — Он закрыл глаза и устало откинулся к стене.

— Вы боитесь смерти? — спросил Ростовцев.

Голубовский приподнял веки и долго, не мигая смотрел перед собой.

— А разве вы ее не боитесь? — ответил он вопросом.

— Мне кажется, — возразил Ростовцев, — что по–настоящему страшна бессмысленная смерть. Если же человек вооружен идеей, верит в нее, то пойдет на все, что угодно. Мать, защищая ребенка, отдаст жизнь. Преданный товарищ, чтобы спасти друга, примет какие угодно муки. И мы, защищая родину и миллионы жизней, тоже должны пойти на смерть, если это понадобится… Но заранее хоронить я себя не намерен. Прежде чем умереть, я сделаю все для того, чтобы выжить…

Долго еще они беседовали. Постепенно темнело, и полумрак создавал какую–то интимную обстановку. Ростовцев поднялся и сказал, дружески взяв старшину за плечи:

— Бросьте хандрить, Голубовский! Кончится война, и нас встретят те, о которых мы вспоминали. Это будет чудесное время, и, чтобы оно пришло, стоит и потерпеть немного… Встретимся мы с вами где–нибудь в Москве. Нальем бокалы и вспомним вот этот домик и это время, которое будет уже позади. Ах, как будет хорошо! А потом я спою вам, а вы мне будете аккомпанировать, как недавно в вагоне. И исполним мы ту же песенку. Согласны?

— Хорошо, — улыбнулся Голубовский.

Когда Ростовцев был уже у самой двери, он нерешительно остановил его.

— Борис Николаевич, — сказал он с усилием, — я хочу вас попросить об одном… Только пообещайте, что вы исполните это.

— А что же именно? — спросил Ростовцев.

— Нет, вы пообещайте. Это совсем маленькая просьба. Она не доставит вам особых хлопот… Пообещайте же…

— Ну, хорошо, если в моих силах, обещаю.

— Если будет несколько не так, как мы условились, — заговорил Голубовский, запинаясь, — то–есть я хочу сказать, если меня… убьют, и нам не придется встретиться в Москве… Нет, нет, не перебивайте, — заторопился он. — Это я так, на всякий случай… Все ведь может произойти… Так вот, если это будет, я прошу вас взять мой блокнот, из которого я вам сегодня читал, и письмо — они лежат у меня всегда вместе, вот в этом кармане — и переслать все это домой. Адрес написан на конверте… Это будет мой… последний подарок… маме. Она меня так любит… Я вас очень прошу.

— Опять вы про это! — с досадой сказал Ростовцев. — Я уверен, что ни с вами, ни со мной ничего не случится. Попомните мое слово, еще по театрам вместе ходить будем!

— Нет, я верю вам… Я хочу верить, но… но вы уж пообещайте. На всякий случай… — он так умоляюще взглянул на Ростовцева, что тот сказал:

— Ну, хорошо. Согласен. Только берегитесь. Я еще припомню вам эту просьбу и проберу, когда встретимся в Москве. При всех прямо и проберу! Так и знайте.

Ростовцев на мгновение задумался:

— Кстати, скажите, Голубовский, — осторожно произнес он, — в стихах, нто вы мне прочли, о ком, это написано: «…Я увидел скромный, опушенный снегом, одиноко серый милый силуэт». Кто это? Ваша девушка?..

Голубовский отрицательно качнул головой. Фигура Ростовцева внезапно расплылась перед его глазами от набежавших слез. Он хотел что–то ответить, но образовавшийся в горле комок задержал готовые вырваться слова.

— Нет, — наконец, произнес он полушопотом, делая усилие, чтобы не расплакаться. — Нет, это… мама…

2