Дни, когда я плакала

– Я пойду приведу себя в порядок, – я бегу по коридору в свою ванную, переодеваюсь в самую удобную пижаму, умываю лицо, увлажняю волосы и собираю их.

Я выгляжу уже лучше. Не идеально, но лучше.

Когда я возвращаюсь в кабинет, они уже доедают свою еду. Я сажусь на подлокотник дивана, кладу ноги на подушки и включаю фильм.

Он скучный, как и ожидалось, и после всего того, что было прошлой ночью, а также после обширного количества еды из «Джейсонс Дели», поглощенного нами, не проходит и получаса, как мы все трое засыпаем.

Когда я просыпаюсь, фильм уже закончился. Не думаю, что хоть кто-то из нас сделал полную страницу записей. Проигрыватель показывает меню диска, навязчивая президентская музыка заглушает храп Одена.

Я поднимаю голову. Оден лежит, вытянувшись, на другой половине дивана, с откинутой назад головой и открытым ртом. Картер сидит рядом со мной, положив голову назад и наклонив ее ко мне, с закрытыми глазами.

Мои ноги лежат у него на коленях. Я опускаю голову на диванную подушку, уставившись в экран телевизора, наслаждаясь его теплом и близостью к нему.

Но мне этого мало. Я поворачиваюсь на другой бок, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, мои колени прислоняются к его животу. Одна его рука ложится мне на бедро, вторая на голень, но его глаза всё еще закрыты. Я смотрю на его пухлые губы, мостик широкого носа, место, где должны быть ямочки на щеках.

А потом он открывает глаза. И смотрит прямо на меня, спокойно, не произнося ни слова. В наших взглядах понимающее признание. Его руки на моей коже становятся тяжелыми. И мне становится жарко. Меня бросает в пот. Эти пижамные брюки довольно плотные, но жар его тела пронизывает меня сквозь них.

Я снова обдумываю все способы поцеловать его, но, прежде чем я успеваю уговорить себя хоть на один из них, он произносит глубоким сонным (сексуальным) голосом:

– Ты храпишь во сне.

У меня вытягивается лицо.

– Кажется, ты спутал меня с Оденом.

– Я знаю, что я слышал, – улыбается он, сжимая мою голень.

Мои щеки горят. Я убираю ноги с его колен и сажусь.

– Я не храплю.

– Откуда ты знаешь?

Я вытягиваю руки над головой, зевая. Когда я поворачиваюсь к нему, он беззастенчиво пялится на мое тело.

– Просто знаю! – Я встаю, поправляя футболку. Потом оглядываюсь через плечо, обходя диван. Он всё еще наблюдает за мной.

Спускаясь вниз по лестнице, я слышу, как он идет за мной.

Глава 17 То, что я никогда не сделала бы, если бы мой дневник остался у меня

Дверь на патио закрывается за ним.

– Хочешь поговорить о том, что произошло?

Я предполагаю, что он говорит о ссоре моих родителей, моих уродливых рыданиях и Хэтти.

– Нет.

Он окидывает взглядом мебель на патио позади меня, потом снова смотрит мне в глаза. Он щурится, хотя солнце уже светит не так ярко. Облака поглощают свет, придавая всему вокруг серый оттенок. Похоже, будет дождь.

– Но спасибо, что успокоил меня. Ты не обязан это делать.

Я чувствую себя маленькой, глядя на него снизу вверх. На него, как обычно, держащего руки в карманах. Он не смотрит на меня.

Я подхожу к качелям Хэтти, он следует за мной и садится рядом.

– Знаешь, хоть она и изменилась, она всё еще твоя бабушка. Не наказывай ее за то, что она больна.

– Я ее не наказываю! – Я резко разворачиваюсь, упираясь локтем в его бок.

– Но ты не можешь принять, что она стала другой, – спокойно произносит он.

Я долго смотрю в его глаза и заимствую немного его спокойствия. Потом оглядываю наш двор, облачное небо, зеленую траву, дорожку, ведущую к бассейну. Немного погодя я говорю:

– Просто тяжело наблюдать за тем, как человека, которого ты любишь, у тебя на глазах забирает болезнь. – Он поворачивается ко мне с печальным видом. Я похлопываю по сиденью. – Знаешь, они принадлежали ей.

– Ох! – он тут же вскакивает. – Я…

– Нет, сиди! – Я, не задумываясь, беру его за руку, но сразу же отпускаю. – Здесь она рассказывала мне все свои истории.

Он осторожно садится обратно.

– Расскажи мне одну из них.

– Ладно, – я улыбаюсь и с воодушевлением поворачиваюсь к нему: – Когда Хэтти была ребенком, ей приходилось ходить в школу пешком. И идти нужно было несколько миль. Я не знаю, сколько именно, но много. И вот как-то раз один из соседских мальчиков решил подраться с Хэтти и ее братом, когда они шли в школу.

– Из-за чего? – озадаченно спрашивает Картер.

– Понятия не имею! Но в те времена люди иногда дрались просто от скуки.

Картер смеется.

– А почему этот мальчик был не в школе?

Он смотрит мне в глаза, и моя улыбка гаснет. Его вопрос заставляет меня осознать, сколько всего я не помню из этой истории. Почему он и вправду не был в школе? Может, была какая-то более глубокая причина в том, что он решил с ними подраться. Мне не удается вспомнить, был ли он темнокожим или белым. Может, этот сосед был расистом, который хотел помешать темнокожим детям ходить в школу…

– Я не помню. Я ее не записывала.

– Всё нормально, – говорит он. Но это ненормально, потому что Хэтти наверняка тоже ее не помнит, так что эта история утеряна навсегда.