Дни мародёров (СИ)

— И именно поэтому я так хочу тебя уберечь, — прошептала она, касаясь губами своих пальцев. Ремус чувствовал её дыхание. — Мой милый, честный мальчик. Ты сам еще не готов к тому, о чем меня просишь. Ты вырос здесь, под защитой Дамблдора, и не знаешь в полной мере всю силу человеческого отчуждения, ведь у тебя есть друзья, и они всегда готовы тебе помочь. За пределами школы ваши дороги так или иначе разойдутся, и тебе придется отвечать самому. Мне всегда было безразлично, что думают люди, я знаю, что, если они захотели кого-то осудить, их ничто не остановит. Но тебе ни к чему груз нового осуждения к тому, что ты уже несешь. Он итак достаточно тяжел, — Валери провела ладонями по его шее и плечам, сомкнула ладони у него на груди, её голос дрогнул. — А в сочетании с браком, это тяжесть может стать невыносимой и раздавить то чувство, которое... заставило тебя совершить этот честный, замечательный поступок. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. И не хочу, чтобы с нами это случилось. Я и так поломала тебе жизнь. И меньше всего на свете мне хотелось бы связывать тебя… обязательствами, — прошептала она, опустив взгляд. Ремус нахмурился, но сказать ничего не успел, потому что она снова подняла глаза, и теперь их выражение сделалось строгим и непреклонным.

— Поэтому, я прошу тебя, не говори со мной больше об этом, — она легонько надавила ладонями ему на грудь, и Ремус машинально отступил на шаг. Беспокойная, вечно рвущаяся на волю прядь его волос надо лбом, мазнула Валери по темным волосам. — И не проси меня оставить Генри.

Пауза, повисшая в загоне в этот момент, была такой глубокой, что Ремус услышал, как редкие дождевые капли шлепаются на листья. Дождь? Он даже не заметил…

— В таком случае, может, нам лучше на время расстаться? — хрипло спросил он, засунув руки в карманы — чтобы не было соблазна её обнять. — По крайней мере, пока Генри не найдет кого-то другого, кто смог бы перевязывать ему раны, или пока ты не найдешь в себе силы его оставить.

Валери молчала, и по её лицу Ремус не мог понять, о чем она думает. Сердце рвалось из груди.

— Хорошо, — негромко сказала она, испытывающе глядя на Ремуса. — Если ты считаешь, что так будет лучше.

Ремусу захотелось заорать: «Господи, да нет, конечно, я не хочу с тобой расставаться, ни сейчас, никогда!». Но он не стал этого делать.

— Может, это будет правильно, — тихо добавила она, отводя взгляд. — Наши отношения уже стоили этому замку одной ученицы. Еще одной детской жизни на своей совести я не выдержу.

Ремус тяжело сглотнул, испуганно глядя на неё, но больше Валери ничего не сказала. Коротко глянув ему в глаза напоследок, она отвернулась, взяла с земли корзинку с кормом и отправилась в дальний вольер, кормить детенышей единорога. Ремусу хотелось её остановить, сказать что-то, когда она прошла мимо, но руки отчего-то налились свинцовой тяжестью, а в горле встал ком.

Он стоял так довольно долго, не обращая внимание на сыпавшуюся с неба морось. Величина и тяжесть принятого решения обрушились на него с такой силой, словно на плечи ему с небес упал камень. Но Ремус был тверд. Он — не безмозглый мальчишка, который с радостью проглотит наживку и будет честно исполнять роль терпеливого наблюдателя за дверью спальни.

На обратном пути морось превратилась в полноценный ливень, и в замок Ремус пришел промокший до нитки. Принял душ, переоделся в сухое, прошелся немного по пустой спальне, постоял у окна, глядя перед собой слегка удивленным, пустым взглядом, а потом упал на кровать, лицом в подушку, и издал жуткий, мучительный стон.

За последний месяц жизнь Роксаны превратилась в ад.

И дело было не в том, что Мальсибер взял себе за правило всячески издеваться над ней, унижать её и придумывать разные гадости, которые добивали её, и без того растерзанные нервы. Вовсе нет. Самым страшным было то, что Роксана настолько привыкла к этому, что стала воспринимать все это как должное.