Дни моей жизни. Воспоминания.

   К собственному своему изумлению, я имела успех, верно, очень уж казалась юна и мала. К.С. поздравил меня, Корш похвалил, меня много вызывали, а газеты отметили появление "новой, подающей надежды артистки" -- это я-то! Но дальше никто из моих родных, ни я сама никакого значения этому не придали. Я получала роли, как это тогда называлось у Корша, "фисташек", то есть мальчиков и девочек, играла каких-то неаполитанских рыбачков, девочек с ягодами и пр. Газеты отмечали эти эпизодические рольки. Помню ясно забавный эпизод, как мне пришлось играть в какой-то мелодраме внучку И.П. Киселевского. Он всегда страшно путал и забывал роли, а особенно к старости. И вот я начинаю с ним нашу сцену и чувствую, что он все забыл, -- реплики мне не подает, а только что-то мямлит "э... м-да..." Тогда я с энергией отчаяния кинулась ему на выручку (пьесы я всегда прочитывала и знала не только свою роль, а и содержание -- что не у всех тогда было в обычае, как не в обычае были и считки). "Ты, дедушка, хочешь сказать, что..." (тут следовало содержание его реплики). Киселевский просиял и отвечал: "Вот, вот, моя умница!" На это я продолжала: "Конечно, это так, но если ты думаешь, что..." и т.д. Так мы доиграли сцену, он все хвалил меня, а за кулисами сказал: "Что за молодец у меня внучка -- сейчас видно, что папаша Лев Абрамович!"

   Так шла моя жизнь, я работала, а в свободные вечера бывала в Малом театре, который предпочитала Коршевскому, хотя и у нас были прекрасные актеры, или у тети в доме. Приехала мама, мы поселились с ней. Няня всегда провожала меня в театр, помогала одеваться, и над этим немало потешались в театре и прозвали меня "инженю с нянюшкой".

   Как-то вечером и совершенно незаметно произошло главное событие, определившее мою будущность... Дело было так. Я была у тети. Взрослые играли в карты в большом дядином кабинете-гостиной, а мы, "дети", к которым, невзирая на всю свою самостоятельность, причислялась и я, шумели и мешали им. Тут был мой двоюродный брат-подросток, Аля и ее подруга, хорошенькая Нюта, в которую был влюблен Митя... Смешная детвора вся перевлюблялась, и Аличка вела дневник, в котором добросовестно записывала, например: "Сегодня 15 сент. в 1 ч. 40 м. дня я кончила быть влюбленной в Вову Ф." и т.п. Я постоянно сочиняла для них какие-то мексиканские драмы, которые они разыгрывали. Когда мы очень разыгрались, тетя прикрикнула на нас:

   -- Садись-ка лучше да напиши мне пьесу, вместо того чтобы Мике сочинять мексиканские трагедии с выстрелами!

   -- Какую же пьесу? -- спросила я.

   -- Ну... какую-нибудь, чтобы я была молоденькая девочка... и чтобы меня ставили в угол, и нянька бы на меня ворчала, а в меня влюбился бы самый интересный господин и женился бы на мне -- вот и все.

   -- Хорошо! -- с готовностью согласилась я и тут же села писать за круглый стол, покрытый зеленой вышитой скатертью... Мне казалось так просто "написать пьесу" -- руководствуясь тетиным заказом, я вообразила себе и няньку в виде моей, и интересного господина -- конечно, в лице К.С., -- и -- не солгу -- себя в виде героини пьесы. Немножко фантазии... Взрослые кончили роббер, а я -- половину пьесы. Я прочла ее тете и спросила:

   -- Можно так дальше писать?

   -- Глупая девчонка, ты сама не понимаешь, как это мило! -- воскликнула тетя. -- Пиши дальше!

   Пьеса была кончена в один вечер и прочтена дяде Сереже. Он выслушал внимательно и сказал:

   -- Бог ее знает, откуда она взяла такое знание сцены? Тут нельзя ни одного слова ни прибавить, ни выкинуть!

   Потом он взял у меня синюю ученическую тетрадку, в которой я писала, и, не говоря мне ни слова, сдал ее в театрально-литературный комитет, состоявший тогда из профессоров Стороженко и Веселовского, Немировича-Данченко и, кажется, профессора Тихонравова.

   Через короткое время, где-то на концерте, подошел ко мне Южин и, смотря на меня ласково и чуть-чуть насмешливо, сказал:

   -- Вас можно поздравить!..

   -- С чем? -- удивилась я.

   -- А! Разве это секрет?

   -- Если секрет -- то от меня самой! -- засмеялась я и с интересом спросила его: -- С чем же?

   -- Но ведь ваша пьеска первая за все время единогласно прошла комитет!

   Я чуть в обморок не упала от радости. На другой же день дядя Сережа отправил меня к директору Малого театра -- Пчельникову. Я, еще в полукоротком платье, со страхом вошла во внушительный кабинет, не зная, что говорить и как держать себя. Пчельников сообщил мне, что моя пьеса "Летняя картинка" принята к постановке, и спросил, как я хочу подписать договор: на 100 р. единовременно или на 2% с акта? Сто рублей показались мне такой огромной суммой, что я сказала: "На сто рублей единовременно", -- и почувствовала себя Крезом. (Много позже, лет 15 спустя, мы подсчитали: по тому числу раз, что пьеса прошла в государственных театрах Москвы и Петербурга, что, если б я согласилась на 2%, то получила бы за нее несколько тысяч рублей!)