Дни моей жизни. Воспоминания.

   Я упомянула о Левитане и не могу не вспомнить одного эпизода с ним. Левитан был большим другом Чеховых, и в молодые годы Чехова играл большую роль в его жизни. И вдруг между ними произошла ссора, настоящая, серьезная... Вспыхнула она из-за злополучной Софьи Петровны. Дело было так: А.П. написал рассказ "Попрыгунья", на который его, несомненно, натолкнуло что-то из жизни С.П., -- только писатель может понять, как преломляются и комбинируются впечатления от виденной и слышанной жизни в жизнь.

   С наивностью художника, берущего краски, какие ему нужно и где только можно, А.П. взял много черточек из внешней обстановки С.П. -- ее "русскую" столовую, ее молчаливого мужа, ее дружбу с художниками и пр. и пр. Он сделал свою героиню очаровательной 20-летней блондинкой, а мужа ее -- молодым, талантливым ученым. Ему казалось, что этого довольно, чтобы понять, что сходство только во внешней плоскости. Однако С.П. себя узнала и обиделась. А.П. писал по этому поводу одной из своих корреспонденток:

   "Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в 20-летней героине моей "Попрыгуньи", и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика -- внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор -- и живет она с художником".

   Левитан, "узнавший" себя тоже в художнике Рябовском, также обиделся. Хотя, в сущности, обидного для него ничего не было, и за одну несравненную талантливость рассказа надо было простить автору все "прегрешения". Но вступились друзья-приятели, пошли возмущения, негодования, разрасталась тяжелая история, и друзья больше года не виделись и не разговаривали, что обоим было очень неприятно.

   Как-то зимой, отправляясь в Мелихово, я по дороге на вокзал заехала к Левитану, обещавшему мне показать этюды, написанные в Островно. У него была красивая, в коричневых тонах, мастерская, отделанная для него Морозовым, в своем особняке на одном из бульваров. Я была нагружена всякими покупками, радостно оживлена, как всегда, когда ехала к Чеховым. Когда Левитан узнал, куда я еду, он стал по своей привычке длительно вздыхать и говорить мне, как ему тяжел этот глупый разрыв и как бы ему хотелось туда поехать.

   -- За чем же дело стало? -- говорю с энергией и стремительностью молодости. -- Раз хочется -- так и надо ехать. Поедемте со мной сейчас!

   -- Как? Сейчас? Так вот и ехать?

   -- Так вот и ехать, только руки вымыть! (Он весь был в красках.)

   -- А вдруг это будет некстати? А вдруг он не поймет?

   -- Беру на себя, что будет кстати! -- безапелляционно решила я.

   Левитан заволновался, зажегся... и вдруг решился. Бросил кисти, вымыл руки -- и через несколько часов мы подъезжали по зимней дороге к низенькому мелиховскому дому. Всю дорогу Левитан волновался, протяжно вздыхал и с волнением спрашивал:

   -- Таничка, а вдруг (он очень приятно грассировал) мы глупость делаем?

   Я его успокаивала, но его волнение невольно заражало и меня, и у меня стало сердце екать: а вдруг я его подведу под неприятную минуту? Хотя, с другой стороны, зная А.П., я уверена была, что этого не будет.

   И вот мы подъехали к дому...

   Залаяли собаки на колокольчик... Выбежала на крыльцо Маша... Вышел закутанный по глаза А.П., в сумерках вгляделся, кто со мной, -- маленькая пауза, и вдруг оба кинулись друг к другу, крепко-крепко схватили друг друга за руки -- и... заговорили о самых обыкновенных вещах: о дороге, о погоде, о Москве, как будто ничего и не случилось. За ужином, когда я видела, как влажным блеском подергивались прекрасные глаза Левитана и как весело сияли обычно такие задумчивые глаза Чехова, я была "ужасно довольна сама собой".

   Историю с С.П. Чехов очень не любил. Между прочим, он написал мне по поводу моего рассказа "Одиночество":

   "А все-таки вы не удержались -- и на строке 180 описали Софью Петровну!"

   Но он напрасно поддразнил меня этим: я ее не описывала в этом рассказе. А много лет спустя, когда ни ее, ни Левитана уже не было в живых, я действительно описала их историю в рассказе "Старшие", напечатанном в "Вестнике Европы": теперь можно в этом сознаться!

   Когда Чехов продал Мелихово и окончательно переехал в Ялту, у меня точно оторвался кусочек сердца...

   В это же время умерла моя кормилица... И мне незачем больше стало ездить в Лопасню.

   Вскоре и я уехала из Москвы, жила то за границей, то в Петербурге, но в Крым мои скитания меня не приводили.

   Время от времени мы обменивались письмами с А.П.

   Он писал в обычном шутливом тоне... То вдруг пришлет из-за границы свой счет из гостиницы с требованием от имени хозяина немедленно уплатить по нему... То из Ялты, например, просил прислать пьесу: