Дни моей жизни. Воспоминания.

   После этого раза я больше не видела Ант.П. и даже не была на его похоронах, так как о его кончине узнала в путешествии. Я приехала на его могилу в Ново-Девичий монастырь только несколько лет спустя после его смерти... И застала там свежие цветы и какую-то молодежь, пришедшую поклониться праху тогда еще любимого писателя. С башенных часов, отбивающих каждую минуту, слетали и, как жемчужины, падали минуты в прозрачный воздух, и под их звон слагались в душе стихи. Я стояла над его могилой и думала:

   Но полно... здесь ли он, под тяжестью гранита

   Ужель его душа погребена и скрыта?

   Ужели нет его?.. В прозрачной тишине,

   Где слышен ход минут, как звон жемчужных четок,

   Он, верно, с нами здесь -- печален, но и кроток:

   Он с нами -- навсегда, и в каждом сером дне,

   И в русских сумерках, и в летней дреме сада,

   И в нежной девушке с задумчивостью взгляда,

   И в скорбной женщине с надломленной душой.

   В молитвенной тоске и чистой и большой,

   В осеннем вечере и музыке Шопена

   Он с нами, наконец, и в светлой вере той,

   Что человечество разрушит узы плена,

   "И будет жизнь еще прекрасной и святой"...

   Он с нами навсегда. Душа его родная,

   Все наши тягости, сомненья, муки зная,

   Нам издали дарит свой грустный тихий свет.

   Как тихая звезда над темными волнами...

   И верю: с Чеховым для нас разлуки нет;

   Пока душа жива -- я знаю, Чехов с нами!..

Из поздних воспоминаний

Некоторые места этих поздних воспоминаний похожи на уже описанное Татьяной Львовной четвертью века ранее в "Днях моей жизни", но я не стал ничего сокращать -- ведь интересно сравнить обе версии... (И.Захаров).

Москва--Петербург

Пошли годы, когда, как говорили мои знакомые, я больше жила в вагоне железной дороги, чем в Москве или Петербурге.

И действительно, я прямо отдыхала в удобном купе, где никто не мог вызвать меня по телефону, оторвать от интересной книги, увлечь куда-нибудь "по неотложному делу". Впрочем, иногда и в вагоне настигали меня телеграммы, то деловые, то от Яворской, у которой это был любимый способ переписки, то вроде встречающихся у Чехова и Апухтина -- "пьем ваше здоровье"...

Ездить приходилось мне так часто из-за постановок моих пьес, которые шли и в Москве, и в Петербурге. Работала я очень много: сотрудничала в "Русских ведомостях" и других журналах и газетах, издавала свои книги, а главное, писала и переводила в стихах для театра. Получалась странная двойная жизнь.

В Москве все было так непохоже на Петербург: и обстановка, и люди, и отношения, и часто мне казалось, что и я совсем другая в Москве, чем в Петербурге.

Москва...

"Москва!.. -- писала я о Москве того времени в книге "Дни моей жизни". -- Пестрая, красочная, пряничная Москва -- такая, как ее потом Кандинский увидел: залитая солнцем закатным -- никогда так не хороша, как в закатный час; с церквами красными, зелеными, розовыми; с синезвездными куполами и золотыми маковками; с розовым Страстным монастырем напротив насупившегося Пушкина, с Новодевичьим, где каждую минуту отбивают часы и падают минуты с высокой башни на тихое кладбище, падают с хрустальным звоном, как жемчужины на дно хрустальной чаши.

Москва с Замоскворечьем, где тяжелые ворота на засов заперты, а в домах от лампадок -- чад, от перин -- теснота, и после десяти часов все спят, только цепные собаки лают; с Хитровым рынком, где ужас и нищета в сердце города гнездятся, и от голода дрогнут, и пьют, и грабят, и режут... С великолепными дворцами -- то Альгамбра, то готика -- где-нибудь на Воздвиженке; с особнячками в тихих переулках, в садах утонувших; с Татьяниным днем безумным, когда все улицы "Гаудеамус" поют... С революционным подпольем на Пресне, -- с Ляпинкой и Гиршами, где студенты живут -- молодые, пылкие, полуголодные -- и готовят революцию...

Москва прежняя -- Москва Пушкина, Островского, Льва Толстого -- прежняя, пестрая, своеобразная -- и невозвратно ушедшая".

Петербург...