Дни нашей жизни

Она говорила с воодушевлением, и ей кивали в от­вет, улыбались, кричали «правильно!». И скучное собра­ние перестало быть скучным, даже на унылом лице управдома стыдливо проблескивала мечтательность.

— А ребятишки? — продолжала Ксана. — Говорят, они весь день орут под окнами и выбивают стекла мя­чами. Да разве трудно расчистить для них площадку, поставить качели, турники, для маленьких устроить за­городки с песком? Все это легко сделать, была бы охо­та, было бы старание. Денег нет? Неверно. Большие день­ги отпускаются на благоустройство, на озеленение, на детские площадки. А многое и средств не потребует, са­мим сделать можно, своими силами. Надо только приложить руки. Ваш дом можно сделать лучшим домом в городе.

Она оглядела собравшихся и почти с мольбой закон­чила:

— Давайте и сделаем его самым лучшим. Правда, давайте!

Ей горячо хлопали, а она присела на кончик скамьи возле стола и застенчиво улыбалась, и не было в ней никакого высокомерия, но угадывался настойчивый ха­рактер и убежденность в том, что работать надо только отлично и что требовать отличной работы надо ото всех.

Антонина Сергеевна следила за каждым движением девушки и волновалась оттого, что начались выборы, — теперь ей хотелось быть избранной. Если бы не стыд, она сама вызвалась бы поработать в комиссии, прило­жить руки к благоустройству, — она так ясно предста­вила себе и фонтан, и детскую площадку, и стариков, отдыхающих вечерком под кустами сирени. Но ее не вы­брали, и Антонина Сергеевна уже направилась к выходу, утешая себя тем, что в комиссии не оберешься хлопот и неприятностей, когда снова поднялась Ксана Белков­ская.

Ксана сообщила, что осенью предполагается прове­сти очень большие посадки деревьев и кустов, так что работы будет много, и уже сейчас можно разбить во дворе клумбы, поставить скамейки, вместе с молоде­жью и ребятишками начать расчистку площадки на пус­тыре. Ксана считала, что не стоит все дела наваливать на комиссию, и просила выбрать особую группу актива по озеленению.

Антонина Сергеевна задержалась у двери. Ксана за­метила ее милое, удивительно знакомое лицо и прочла в нем желание принять участие в новом деле. Она на­клонилась и шепотом переговорила с председателем. Председатель одною из первых назвал фамилию Пакулиной.

Ксана покраснела, виновато улыбнулась и издали поклонилась Антонине Сергеевне.

Антонина Сергеевна приветливо, но сдержанно отве­тила на поклон.

Они бы так и ограничились этим, если бы Ксана поднимаясь со скамьи, не вскрикнула с явной досадой оттого, что зацепилась чулком о гвоздь.

Управдом сконфуженно ругал какого-то Абросимо­ва, который «некачественно ремонтировал» скамьи, и обещал завтра же пробрать его «с перцем». Ксане от этого не было легче. Чулки были тонкие, дорогие, и де­вушке, видимо, было очень жаль их.

Антонина Сергеевна подошла и осмотрела поврежде­ние — дырочка была небольшая, но от нее уже потяну­лась вниз белая дорожка.

— Пойдемте ко мне, Ксаночка, — сказала Антонина Сергеевна. — Заштопаем так, что и видно не будет.

Ксана смутилась:

— Что вы! Зачем же я буду затруднять вас?

Она уже справилась с досадой, послюнила палец и приложила его к концу белой дорожки.

— Если послюнить, петля дальше не побежит. До дому дойду, ничего!,

— Чулки уж очень хорошие, жалко, — посочувство­вала Антонина Сергеевна и решительно взяла девушку за руку. — Пошли, пошли. И никого вы не стесните, мальчики на выпускном вечере, я одна дома.

Ксана сразу перестала сопротивляться. Шла она осторожно, видимо боясь, что петля все-таки «побежит». Они молча поднялись по лестнице и вошли в квартиру.

— Как у вас хорошо! — сказала Ксана, когда они усе­лись около настольной лампы, ярко озарявшей стол и погружавшей уютную, чисто прибранную комнату в мягкий полумрак.

— Давайте чулок, — потребовала Антонина Сергеев­на и надела пенсне.

— Ой нет, я сама!

— Нет уж, не спорьте. Со мною и сыновья не спорят, а гостье и подавно не полагается. Ксана покорно сняла чулок.

— Какие у вас ножки маленькие. А когда вы идете, кажется, что ноги у вас сильные и крепкие.

— А они и есть сильные. Я спортом много занима­лась — легкой атлетикой, бегом, греблей.

— Почему — занимались? А сейчас?

— Сейчас тоже, но меньше. Не успеваю.

— Вот и Коля не успевает.

За столом воцарилось молчание. Ксана следила за тем, как тонкая игла аккуратно затягивает дырочку шел­ковой паутинкой.

— Как вы хорошо штопаете. Мне бы так не суметь.

— Вы, наверно, с мамой живете?

— У меня нет мамы. Уже давно.

Антонина Сергеевна опустила руки с работой, сня­ла пенсне:

— Как же вы…

— Я в детском доме росла.

— Господи! А какая умница выросла!

Ксана опустила глаза. Положительно, в ней нет ни­какого высокомерия. И можно поручиться, что она смущена оттого, что перед нею мать Николая Пакулина.

— Сколько вам лет, Ксаночка? Это ничего, что я вас так называю?

— Ой, я очень рада. Мне двадцать.

— И моему Николаю столько же. Какая теперь мо­лодежь развитая! В двадцать лет бригадиры, депута­ты, — никогда такого не было.

Ксана явно хотела что-то сказать или спросить, но удержалась.

— Вы слыхали, Ксаночка, что у Коли бригаду на три разделили?