Дни нашей жизни

Они мчались через дачные поселки, и Григорию Пет­ровичу стало жалко, что он не живет на даче, и он стал представлять себе, как он спешит на дачу и у калитки его встречает Клава в ярком летнем платье, а на зеле­ной лужайке стоит коляска, прикрытая марлей, а под марлей спит очень маленький человечек... Сердце заще­мило, но он тут же с надеждой подумал: будет! будет и это...

Они спустились к Сестрорецкому парку, останови­лись. Григорий Петрович предоставил Косте отдыхать и быстрой походкой куда-то спешащего человека напра­вился в глубь парка. Огромные дубы, посаженные еще в петровские времена, раскидывали над ним свои разла­пистые ветви. Под ногами шуршали потемневшие про­шлогодние листья, клонилась сочная новая травка. Там, где сквозь листву пробивалось солнце, травка была так трогательно-нежно зелена, что Немиров обходил солнеч­ные пятна, чтобы не наступить на нее.

Он вышел к берегу залива. Волн не было, только у самого берега вода чуть колыхалась, и солнце отблески­вало на ней. Все кругом было пронизано светом и небы­вало чудесно.

 Григорий Петрович сел на один из прибрежных валунов, сказал себе, что ему очень хорошо, и затем от­дался мыслям — свободно текущим, никем не подгоня­емым. Тут было много мыслей о заводе, потому что за­вод врос в его жизнь, и о самом себе, о своих удачах, ошибках и намерениях, о людях, чью судьбу он должен был сегодня решить, и о том, как другие отнесутся к его решениям, то есть, в конечном счете, к нему само­му... и об этом отношении к нему, потому что он уже познал и радость признания, и едкую горечь разлада, и ту простую истину, что без ощущения единства с кол­лективом нельзя работать, мучительно жить.

Он не торопился пересматривать сложившиеся в го­лове решения, но они сами собою отпадали, заменялись иными, лучшими, потом эти лучшие решения вызывали в душе сумятицу чувств и борьбу, и он с насмешливой улыбкой спрашивал себя: а ну-ка, по совести, в чем тут дело, если заглянуть в самый корень? И — удивительное дело! — мелкие, сторонние побуждения стали отпадать как шелуха, а самые трудные решения оказались лег­кими. И, как только он принял их, чудесное ощущение внутренней освобожденности и ясности пришло к Немирову.

Он поднялся, быстрым шагом прошелся вдоль бере­га, потом разыскал в песке несколько плоских камешков и начал кидать их над самой водой, считая, сколько раз они коснутся воды и рикошетом отскочат...

— Теперь — полным   ходом   обратно! — сказал он Косте, вернувшись к машине.

В тот же день он позвонил Любимову.

— Он болен. Лежит, — сказала Алла Глебовна.

— Передайте ему, что звонил Немиров. Если он на­стоящий работник, а не барышня с нервами, пусть при­едет ко мне через час, — весело шевеля бровью, сказал Немиров. — Я его жду от семи до восьми.

Растерявшаяся Алла Глебовна пробормотала:

— Ой, Григорий Петрович, я его спрошу, может ой по­дойдет к телефону... Одну минуточку!..  Гога, Гога! — позвала она. — Иди скорее!

— Не надо, пусть приезжает на  завод, — сказал Григорий Петрович и повесил трубку.

Без четверти семь секретарша доложила, что Люби­мов в приемной.

— В семь — просите, — сказал Немиров и позвонил в турбинный цех.

Телефонистка долго разыскивала Полозова по раз­ным цеховым телефонам.

— Как дела, Алексей Алексеевич?

Полозов коротко доложил, что последние приготовле­ния заканчиваются, пар под испытание начнут подавать завтра в двадцать два часа. Он пригласил директора на испытание второй турбины.

— Приду, — сказал Немиров. И многозначительно добавил: — А потом приглашу вас к себе.

Любимов вошел бледный, но Григорий Петрович от­лично видел, что он совершенно здоров, разве что дей­ствительно разыгрались нервы.

— Что ж, Георгий Семенович, после этой непригляд­ной истории вам придется с цехом расстаться, — жестко сказал Немиров. — Наверно, вы сами пришли к тому же выводу во время вашей болезни? Иначе, должно быть, и не болели бы.

Не находя нужным откликаться на иронический на­мек, Любимов ответил внушительно и даже вызывающе:

— Я действительно санкционировал временную за­мену ротора. Но я пытался спасти этим не только свою репутацию, Григорий Петрович, но и вашу! И, в част­ности, спасти от провала тот стахановский план, который вы нашли возможным ввести.

Вот как! Любимов не только не сдается, а еще и ата­кует? Может, вспомнил, как однажды в прокатном цехе «вытянули» месячный план за счет наиболее легких сор­тов проката, а директор посмотрел на это сквозь паль­цы? Тогда казалось — эко дело, немного схитрили, зато доброе имя сберегли... а где границы между «немного» и «много»? И в том ли доброе имя, чтоб видимость была благополучная ?

— Знаете, Георгий Семенович, была минута, когда и мне показалась соблазнительной эта ваша очковтира­тельская затея. Уж больно легко... Да только руково­дить людьми потом трудно. Вы пройдитесь-ка теперь по турбинному цеху, послушайте, что рабочие говорят. В первый день на Полозова косились от досады, а те­перь — герой дня! А насчет вас и Гаршина... Впрочем, пока, пожалуй, вам лучше туда и не ходить. Во всяком случае, от этой необходимости я вас решил избавить!