Дни стужи

Инок чуял, что все это зря. Тех, кто поработал здесь, так не изловишь. Они уже далеко. Или, наоборот, открыто ходят по улицам, с совершенно чистыми бумагами и такими же чистыми мыслями. И даже опытные порубежные вязальщики их вот так, с ходу, не распознают.

Здесь искать было нечего. Надо возвращаться в Москву. Впрочем, сначала следовало проверить одну зацепку, хоть и слабую. Ночью напали на полицейский патруль, одного из патрульных убили необычно жестоко, второй выжил – как, никто не мог понять. Парня проморозило так, что он ослеп, сейчас был в глубоком беспамятстве, и его осторожно отогревали в госпитале.

Возможно, из него можно что-то вытянуть.

Инок поморщился. Он не любил вот так применять свой дар, влезать в головы к умирающим, но – на то Божья воля. Дал ему Господь такое не то проклятье, не то благословение, и надо использовать его во благо.

Постучал кулаком в стену.

– Игорь! Поехали.

Глава 9 Точка невозврата

В любой череде событий есть момент, который меняет все. Точка невозврата, после которой время ускоряет ход, секунды уплотняются, минуты спрессовываются, часы летят так, что не уследишь.

Распадаются казавшиеся незыблемыми взаимосвязи, разлетаются шестеренками рассыпавшегося механизма и вдруг сцепляются вновь невообразимым ранее образом, и остается только изумленно смотреть, удивляясь тому, как раньше не видели таких очевидных вещей.

Трудно уловить такой миг. Если получится – есть шанс обуздать взбесившийся мир и увидеть ту единственную возможность, которую дает тебе судьба. Те, кто умеет это делать, ухитряются не просто уцелеть, но и договориться с капризными божествами Мироздания.

Для того узора, в который оказались вплетены судьбы Стаса и Ивана, точкой невозврата стали события в Ярославле. И в первую очередь даже не убийство старца, оберегавшего продолговатый предмет, а разговор инока Григория Весельского с выжившим патрульным, которого никто из заинтересованных сторон не принимал в расчет.

Это нельзя было даже назвать разговором. Патрульный хрипел, тяжело, сухо рыдал, поскольку плакать не мог – нечем ему теперь было плакать, и все облизывал черные обмороженные губы.

В этих скрипучих хрипах инок сумел расслышать что-то похожее на «черная, вся вилась… дрожала…» и положил сильные прохладные пальцы на виски умирающего. Молча попросил у него позволения увидеть его глазами. И патрульный услышал. Вытянулся. Задышал ровнее, постарался показать иноку все, что запомнил.

Он оказался глазастым, его память была цепкой.

Увидел и запомнил не только моргру, убивавшую его напарника, но и того, кто вонзил в него беспощадные ломкие клинки холода, которые продолжали убивать его даже здесь, в жарко натопленной палате городского госпиталя.

Так же молча инок поблагодарил парня.

«Я выкарабкаюсь?» – услышал он мысль-вопрос.

Инок не умел врать, даже если это было очень нужно для дела. Но и говорить правду ему сейчас очень не хотелось.

Поэтому он ответил:

– Не знаю.

И вышел.

Сообщение можно было послать только через доверенного слухача и обязательно убедиться, что его получил тот, кто должен.

* * *

В Москве, в своей квартире, натопленной почти так же жарко, как палата в Ярославле, нехорошим нутряным кашлем зашелся майор Хацкий.

Посмотрел на темные пятна на платке, покачал головой и криво ухмыльнулся. Он знал, на что соглашался, когда впервые вошел в подвал, где подрагивала едва различимая тень Гостя, и услышал шепот, обещавший ему то, чего он всегда хотел.

Майор согласился сразу и безоговорочно, хотя Гость честно назвал цену. Но до чего же поганым оказался этот грызущий изнутри кашель. Правда, Хацкий получил обещание, что все недуги пройдут, как только он, Гость, полностью воплотится в этой реальности.

И все же… это становилось невыносимым.

Когда же? Когда?

Стук в дверь заставил майора вздрогнуть.

На пороге стоял вечно бесстрастный до деревянности порученец полковника Левшова. Того самого, кто привел его в подвал к Гостю. Хацкому было очень интересно, кто стоит за полковником, чьи приказы он выполняет, но сейчас совсем не время это выяснять, и майор отложил поиск ответа. Но не забыл. Он ничего и никогда не забывал.

– Полковник приказал передать: нужный предмет получен, начинаем операцию «Туман».

«Даже голос у него деревянный», – подумал Хацкий, закрывая дверь.

Он еще не до конца осознал услышанное. Понимание приходило постепенно, и кривая ухмылка майора делалась все шире. Его залихорадило. Стремительно сорвав с вешалки шинель, он выскочил из дома. Наконец настало время действовать.

Время выпускать на охоту давно подготовленную и хорошо притравленную свору. Прежде всего – Хасан. Настал час старому арабу отработать долгие годы, что майор прикрывал и кормил его. А уж после того, как удалось отмазать его от нехороших вопросов про стрелка, взятого на пороге его дома, Песчаник и вовсе обязан в лепешку расшибиться.

Майор не сомневался, что так оно и будет. Иначе колдуну не жить. И Хасан об этом знает.

Хацкий потер вечно мерзнущие руки, поморщился. Лоб постоянно горит, к вечеру жар, а руки все время холодные, как у покойника.