До февраля

Шевяков, не отводя глаз, демонстративно прикрыл блокнот и очень серьезно сказал:

– Я не подведу и то, что нельзя, писать не буду. Мне для себя разобраться надо. Я правильно понял, что кого-то еще убили так, как было уже пятнадцать лет назад?

– Ты этого не пишешь, – велел Андрей, подышал и повернулся к Руслану: – Про дела последних пяти лет – ни слова без согласования со мной лично.

– А про «соседа со второго»? – спросил Шевяков. – Я ведь именно про него собираю. Тут ведь еще дело какое, вам, может, интересно будет…

– Всё, закрыли тему, – оборвал его Андрей. – Нам с Русланом Тимуровичем срочно на выезд, прошу извинить… И за это тоже.

Он показал на шею и протянул Шевякову руку. Тот, помедлив, пожал ее и упрямо попытался объяснить:

– Я очень коротко. Есть рукопись, в которой…

– Блядь, – сказал Андрей. – Что ж вы со всех сторон-то, а.

Шевяков замолчал и посмотрел на Руслана, потом на свою руку, осторожно, но крепко зафиксированную Андреем. Андрей тоже уставился на рукопожатие с некоторым недоумением, покивал, помог Шевякову подняться и очень нежно попросил:

– Шевяков, ты иди уже. Я тебе позвоню, обещаю. Разгребемся – и сразу, слово офицера. Телефон ты Руслану оставил? Вот и хорошо. Иди. Я позвоню, сядем с тобой, с Натальей Викторовной, с писателем этим вашим сказочным, и всё обсудим как следует. А пока иди, пожалуйста.

Он дождался, пока за Шевяковым закроется дверь, показал Руслану, что пока ничего говорить не надо, хорошенько подумал и сказал:

– Пошли-ка к Халку, Руслан Тимурович. Тут что-то херня заваривается, и лучше бы ее сразу на начальство перевалить.

Глава третья

Первая столичная публикация у Максима Эдуардовича случилась в двадцать пять – в подборке стихов, посвященной, что характерно, грядущему двадцать пятому съезду КПСС. Страница газеты «Советская культура» «Молодые – съезду» с портретиком юного вдохновенного Максима и его стихотворением «Противникам мира и прогресса» висела над рабочим столом писателя с момента, когда появился рабочий стол и, главное, место для его установки. А до того она бережно хранилась в чертежной папке на антресоли встроенного шкафа, которыми были укомплектованы все комнаты рабочей общаги Сарасовского реммаша. Остальное содержимое пухнущей папки составляли вырезки из местных газет, в основном реммашевской многотиражки. С антресолей папка извлекалась в основном в рамках попыток охмурежа: «Максимка у нас поэт вообще-то, настоящий. В смысле “Щас все поэты”? Максим Эдуардыч, продемонстрируй».

Папочная часть охмурежа, честно говоря, срабатывала нечасто, зато сильно. Особенно мощно она помогла отношениям с Викой, самой строгой представительницей разномастной компании из педа, забурившейся в реммашевскую общагу чудом, объяснимым исключительно развесистостью ноябрьских праздников. Вика, в отличие от подружек, не пила и не растворилась в водочно-альковных потемках общаги, но публикацией в главном культурном органе страны явно была впечатлена, и только поэтому позволила себя проводить, потом позволила пригласить на свидание, потом позволила поцеловать – ну и потом кое-что позволила, после свадьбы, конечно.

Вика и повесила газету над столом – сперва прикрепила булавками, а потом, вернувшись из отпуска и обнаружив свежим глазом, что лист совсем пожелтел и покоробился, забрала в специально заказанную застекленную рамищу. Максим Эдуардович иногда подозревал, что Вика вышла за него замуж исключительно ради того, чтобы давить на тему «Расти по служебной лестнице», смысл служебной лестницы сводился к получению квартиры, а квартира рассматривалась как место для почетного хранения страницы из «Советской культуры».

Во всяком случае, новых творческих свершений от мужа Виктория Владленовна особо не требовала. И стихотворение в «Советской культуре» так и осталось единственной столичной публикацией. Хотя Максим Эдуардович делал всё, чтобы пробиться. Он очень старался. Изо всех сил, не щадя ни себя, ни тем более остальных.

Просто не везло.

Юмористическое стихотворение «Простые радости» должно было выйти в ноябрьской «Неделе», но оказалось неуместным в траурном номере: Брежнев умер. Очерк «Звание коммуниста», уже заверстанный «Человеком и законом», был снят с номера из-за мутных разборок кураторов журнала, а рассказ «Выходные», принятый было журналом «Москва», пал жертвой антиалкогольной кампании. И даже верстки на память не осталось, хотя обещали ведь прислать.