До февраля

Их интерес был понятен, приятен и полезен. Максиму Эдуардовичу на литературных вечерах, посвященных памяти Пушкина, Достоевского и Чернавина, несколько раз говорили, что именно его повести «Исповедь сердца» и «Журавлиная тоска» выглядят особенно заманчивыми и просятся быть прочитанными. И на местное телевидение, как и на выступления в библиотеках, школах и культурных центрах, звали только Максима Эдуардовича – и несколько раз даже заплатили крошечные гонорары.

Это радовало, но обеспечить, увы, не могло. Поэтому Максим Эдуардович так всю жизнь и проработал на реммаше: сперва слесарем, потом освобожденным председателем профкома, а последние лет двадцать – старшим инспектором по безопасности труда. Работа была, чего скрывать, не слишком тяжелой и хлопотной, но отнимала и время, и письменные возможности: после куч бумаг, ежедневно исписываемых в заводоуправлении, сил на творчество не оставалось. Поэтому на пенсию Максим Эдуардович ушел с радостью и четким пониманием, что вот сейчас жизнь и переменится: ему удастся, наконец, писать постоянно, помногу и продуктивно.

Не удалось.

Он пытался. Он часами сидел за столом. Он зарывался в папки с древними набросками, пытаясь развить обещавшие так много идеи по одной или сплетая их в странные косицы. Он испортил росчерками, картинками и раздраженными фразами два красивых ежедневника с золотым обрезом, которые хранил как раз для главного романа всей жизни. Он пробовал писать пьяным, голодным и больным. Он разминался на биографических этюдиках, рассказах о пережитом и ироническом дневнике, надеясь, что так будет проще перескочить в настоящую прозу.

Тщетно.

Хорошо, что Вика относилась к потугам и неудачам мужа спокойно и даже равнодушно – как и ко всем предыдущим его попыткам запрыгнуть на эскалатор до Олимпа. Раньше Максим Эдуардович переживал по этому поводу, бесился и дико ревновал жену, по сути, к себе самому – неженатику с публикацией в столичной прессе, много обещавшему, да так ничего толком, с собой будем уж честным, не добившемуся. Переживал, конечно, зря.

Вика была идеальной супругой, строгой и ласковой: порядок в квартире, изобилие на кухне, размеренность в спальне. На домашние заботы Максима Эдуардовича не отвлекали настолько, что он особо и не заметил, как выросла и съехала Майя. В роддоме встретил, из садика пару раз забрал, чуток перебрал после выпускного, потом на свадьбе, вот и всё. К зятю и внукам он относился с добродушным спокойствием, они отвечали тем же. Друг другу не мешали – а что еще нужно для счастья? Уж точно не болельщицкое подзуживание: «Давай, Максимка! Мы верим в тебя! Ты сможешь!».

Вика держалась данного однажды обещания прочитать каждую его книжку, вышедшую отдельным изданием, – а рукописи и публикации в местных газетах и сборниках в руки не брала. Когда Максим Эдуардович в первый раз попробовал настаивать, Вика сказала учительским голосом: «Максим, после “Советской культуры” с тебя особый спрос, не понижай градус». Максим Эдуардович решил соответствовать спросу. И когда-нибудь доказать ей, что может.

Поэтому он так схватился за «Пламя». Публикация там не удостоилась бы внимания Вики, как не удостоился рассказ «Присяга Победы», напечатанный в одном из последних номеров «Пламени», почти перед самым закрытием. Но возрожденный журнал мог стать точкой взлета.

Литературных журналов, настоящих, бумажных, в стране почти не осталось, и каждый уцелевший считался очагом подлинной культуры, сакральной в глазах если не читателей, то властей. Очагом, заметным всей стране, где бы этот очаг ни находился – в Москве, Екатеринбурге, Казани, Саратове или Сарасовске. Максим Эдуардович знал это, потому что изучил вопрос.

Чиновники не читали книг и журналов, но по привычке, притыренной, как и многое другое, с советского стола, считали их вершинами культуры и искусства, на которые необходимо время от времени сбрасывать с горних государственных высей пусть не подачки, как киношникам или новомодным блогерам, но хотя бы крошки от подачек. Максиму Эдуардовичу хватило бы и крошек. Они были жирными и питательными – таков уж стол и таковы выси.

Одного собрания в полуразваленном здании издательства оказалось достаточно для того, чтобы оценить ослепительные перспективы возрождения «Пламени». Сразу стало понятно, что назначенные ответственными дамочки неминуемо будут отброшены по выполнении своей задачи, как бывают отброшены стартовые ступени выводимого на орбиту космического корабля. Управлять кораблем должны не ступени и не дамочки, а серьезные фигуры с именем, репутацией и опытом. И Баженов, единственный человек, от которого это зависело, такие тонкости понимал – трехминутной беседы оказалось достаточно и для того, чтобы увериться в этом, и для того, чтобы подсадить в сознание Баженова очевидную мысль: фигуры достойней Максима Эдуардовича журналу не найти.

Чтобы вырастить эту мысль, следовало доказать: Максим Эдуардович полезен, необходим и незаменим.