До февраля

Ничего у него не вышло. Аня в ответ на все вопросы шмыгала носом и беззвучно ревела, механическим жестом выдергивая салфетку из стоявшей у правого бедра коробки и таким же жестом втискивая ее в кучу возле левого бедра. Баюков, сидевший рядом с креслом на принесенном из кухни табурете, повторял вопрос, потом задавал его в другой формулировке, заходил с третьей и пятой стороны:

– Собеседник, который назывался Климом, угрожал кому-нибудь по ходу разговоров? Помните какие-то неодобрительные высказывания, например, когда вы с этим «Климом» общались? Или еще с кем-то беседовали, и возникала тема «За такое наказывать надо»? Прямо или косвенно. Может, самый отвлеченный разговор был про, не знаю, поэзию, и там такое всплывало. Было?

И Аня, не шевельнув головой, лезла за новой салфеткой.

Паша наблюдал без особого сочувствия и не вмешиваясь. Все эти вопросы примерно с такими же повторами задавались вчера весь вечер: и Ане, и Паше, сперва в издательстве, потом в полиции, Баюковым, Тобольковым и каким-то молодым следаком из СКР, вместе и порознь. И Аня, и Паша сперва отвечали подробно, потом скупо и устало – по мере того как первый бодрящий ужас сменялся ужасом последним, вымораживающим, безнадежным и отупляющим. По мере того как они убеждались, что всё это всерьез и навсегда. Что Наташи нет. Ее убили. Видимо, зверски. Тот самый упырь убил, графоман Недостойский, который до этого убил толпу старушек.

А неделю назад он, видимо, стоял здесь, примерно там, где сейчас стоит, подперев плечом косяк, Паша, – стоял и смотрел на Аню. Посмотрел и отправился страшно убивать вздорного старика из Аниного вуза. А потом отдохнул и пошел к Наташе.

Зря Паша про это думал: внутри опять стало холодно и погано. Он, сжав кулаки до боли, очень аккуратно прошел к дивану и сел, пытаясь размять схваченную одубением кожу.

Баюков, не дождавшийся от Ани очередного очевидного ответа на очередной несвежий вопрос, хмуро оглянулся на Пашу и уставился на Аню.

– Она со вчерашнего дня не спала, – обвиняющим тоном сообщила Софья от окна.

Кто тут спал-то, подумал Паша.

Баюков покачался на стуле, подумал и продолжил:

– Вы жаловались на Тоболькову тому, кто называл себя Климом? Какие-то претензии высказывали или, может, просто обмолвились, что она строгая очень?..

Что он несет, всполошился Паша, заметив, что Аня на этих словах совсем окаменела, и сказал:

– Слушайте, Наташа Аню замом, считай, с улицы взяла, а меня не взяла, хотя я пять лет уже работаю.

Тут он спохватился, что сам в нарисованной картинке выглядит так себе, если не сказать подозрительно, и поспешно пояснил:

– Аня-то тут точно ни при чем.

Баюков уставился на него, будто хотел наорать, но сказал тихо и вкрадчиво:

– Аня – единственная, кто всех связывает. Тоболькова – ее начальник, Фурсов – ее преподаватель, с Дарченко у нее был конфликт на собрании.

– Какой конфликт? – удивился Паша.

Баюков не ответил. Он всматривался в Аню. Аня зажмурилась. Слезинка упала сперва с одной щеки, потом с другой. Рукава спортивного костюма были крапчатыми от темных пятнышек.

– Так что Аня тут точно при чем, – добавил Баюков и немного подождал.

Софья издала возмущенный, но нечленораздельный возглас. Остальные молчали.

– Время теряем, – пробормотал Баюков и встал медленно и трудно, будто старик. – Ладно. Если захотите нормально что-нибудь рассказать…

Аня вскочила с кресла, пошатнувшись так, что Баюков дернулся ее подхватить, с брезгливым испугом показала, что подхватывать ее не надо, метнулась к древнему письменному столу, так же быстро вернулась с небольшим свернутым пакетом, обычным полиэтиленовым из «Магнита», и сунула его Баюкову.

– Что это? – спросил Баюков, не принимая пакет.

Аня, шмыгнув, сказала сипло и тоненько:

– Там замок, который Паша снял, и мои очки, всё в отдельных пакетах. Этот их трогал – может, не отпечатки, так другие следы остались.

Так вот зачем ты вместе с замком хозяйственные перчатки купила и меня надеть их заставила, когда я замок менял, изумленно понял Паша. А я думал, угораешь просто.

Баюков осторожно принял пакет и зашуршал, изучая содержимое. Аня, не поднимая головы, продолжала:

– Вряд ли толк будет, у этого пунктик про перчатки, он раза три их в рукописи упоминал. Белые строительные. Но попробовать надо.

Баюков, кивнув, пробормотал:

– Это надо будет у вас всех отпечатки снять, чтобы отсортировать. Сможете завтра? Так, а это что?

– Это флешка. Тут логи всех моих переписок с тех пор, как я в «Пламя» пришла: почта, мессенджеры, соцсети, включая группы журнала. Кое-что этот подчистил, но пара скринов сохранилась, ну и я восстановила, что вспомнила. У администрации соцсети тоже можно затребовать, наверное, пока сервак не очистился. Этот наверняка оттуда начинал и на Дарченко и Клима оттуда вышел. Дарченко там активно очень выступал: приносите рукописи, я самый главный, – а Клим его пару раз подкалывал. Я в отдельном вордовском файле всё самое главное собрала с пояснениями, там по датам и по времени всё, ну и что я делала, тоже. Там мастер один приходил странный, я описала, как смогла.