До последнего солдата

– Вот и божественно. Чем скорее доберемся до хуторка, тем больше времени будет у вас на то, чтобы подремать и подкрепиться. Растянулись цепью! – приказал он бойцам. – Отходя, подбирайте все оружие и все до единого патроны. Старшина, возьмите с собой двоих. Еще раз осмотрите убитых немцев. Гранаты, патроны, ножи, галеты, шнапс… Отныне, и до прихода наших, мы будем богаты только на то, что сами добудем. И не забудьте о перевязочных пакетах. Погибшим они уже ни к чему.

– Но галеты и шнапс… – поморщился лейтенант. – В убитых.

– Вам приходилось хотя бы один день провести в полном окружении или в тылу врага?

– До сих пор – нет.

– А сейчас придется. И тогда вам станет многое понятно из того, что в поведении офицера, воевавшего в таких условиях с июля сорок первого, пока что кажется странноватым.

– Неужели с самого начала войны?! Невозможно же столько продержаться в тылу врага.

– А сколько возможно?

– Ну, месяц-два…

– Иногда на ней невозможно продержаться даже в течение пяти минут, поскольку люди гибнут от случайных пуль, от первых залетных снарядов и под первыми не по цели попавшими бомбами. Так что в своих представлениях о войне вы, лейтенант Глодов, непорочны, как новообращенная монашка.

– Может быть, может быть, – мрачновато согласился Глодов после некоторого колебания.

– Вся сложность в том, что мы не имеем права уйти отсюда. Если бы не приказ генерала, мы бы попытались прорваться на тот берег и пробиться к своим или же отошли бы поглубже в тыл врага, где меньше концентрация вражеских частей, и до подхода наших войск сражались бы по-партизански.

– Какой еще «тыл врага»? – почти с ужасом окрысился лейтенант. – Вы хоть понимаете, что говорите?

– Но там – села, люди, обозы на дорогах… А здесь только камень и пять брошенных полуразрушенных домов. Есть еще подземелье, в котором немцы очень скоро заблокируют нас. Если, конечно, в течение двух суток не подоспеют наши.

– Только не в тыл врага, – яростно повертел головой Глодов. – Еще не хватало, чтобы на всю жизнь в моих документах было записано, что какое-то время провел на оккупированной врагом территории.

– А что, это так страшно? – Беркут умышленно держался поближе к краю плато. Даже при такой отвратительной видимости ему открывалась обширная низина, почерневшие островки камыша, заиндевевшие верхушки ив.

– Почти то же самое, что побывать в плену.

– Что же тогда делать офицеру, который всю войну только то и делает, что околачивается в немецком тылу: из окружения – в плен, из плена – снова в окружение?

– Не рассчитывайте, что вам станут завидовать. Вас столько раз будут проверять и допрашивать, что дай-то бог, чтобы обошлось без «десяти лет без права переписки», или, в лучшем случае, без штрафбата. И в «личном деле» вашем сведения о пребывании в плену и на оккупированной территории будут чернеть клеймом Сатаны.

– Откровенный у нас с вами разговор получился, лейтенант.

– Откровенным он у вас получится, когда вами займутся особисты из Смерша. Поэтому, если можете, скройте факт пребывания в плену и никогда не упоминайте о нем. То, что вы действовали в тылу врага как диверсант, это нормально. А что какое-то время побывали в плену, вряд ли это когда-либо всплывет. Но и я конечно же ничего подобного вам не советовал.

– Это уж, как водится.

Они помолчали, в последний раз взглянули в ту сторону, где оставалась рота немцев, и пошли дальше. Беркут понял, что возвращается он на Большую землю в слишком радужном настроении, не догадываясь, что особисты действительно будут долго копаться в его биографии. И дал себе слово никогда больше о плене не заикаться.

– Кто-то из вас успел побывать в этих зарослях? – поинтересовался у бойцов, давая понять лейтенанту, что тема закрыта.

– Я заглядывал туда, младший сержант Сябрух, – сразу же представился боец, шедший третьим от него. И перебежал поближе к капитану.

Среднего роста, узкоплечий, он казался бы очень изможденным, если бы не эта искренняя желтозубая улыбка.

– Белорус?

– По гаворке моей слышна? – щедро улыбался Сябрух, еще ближе подступая к капитану. – Белорус, понятное дело. Приходилось бывать в наших краях?

– Служил там. Еще до войны. На Буге.

– В укрепрайоне? В дотах?

– Именно там. Странно, что так быстро догадались.

– На фронте уже человек десять встречал из этих, побугских, «укрепрайонных».

– Так вы тоже из них?

– Не-а, жил неподалеку.

Казалось, вся телесная сущность бойца излучала в эти минуты доброту и беззаботность. Сябрух был рад, что его заметили, что к нему обратились, что ему позволено вот так, запросто пообщаться с суровым и загадочным капитаном.

– Но к воспоминаниям мы еще вернемся. В плавнях сплошное болото, или попадаются островки?

– Два островка – точно. Даже хижина есть. Охотничий домик такой.

– А главный вход в каменоломни отсюда просматривается, с этого края?

– С этого. Только чуть дальше туда, в конце. Слева от косы.

– И плавни доходят почти до каменоломень?

– Чуть-чуть по равнине проскочить нужно будет. Промежду камнями. Метров двадцать всего.