До сих пор

Там всегда были проблемы между еврейскими детьми и детьми католиков. Было столько антисемитизма! Когда мне пришлось ходить в еврейскую школу, я шел по противоположной стороне улицы, активно притворяясь, что понятия не имею, где синагога, до тех пор, пока не оказывался напротив нее. Тогда я смотрел в обе стороны и бежал к двери. Фактически я разработал целую стратегию, чтобы безопасно добираться туда. Не то чтобы я был против драк, хотя я не был крупным ребенком, но я никогда ни перед кем не пасовал. Мы дрались почти каждый день. У меня было прозвище Крепкий орешек. Вот, например, эй, посмотрите все, вон идет Шатнер Крепкий орешек! Вообще-то, вы, наверное, не захотели бы упоминать это при маленьком Ленни Нимое, другом еврейском мальчике, росшем практически в то же самое время в Бостоне. Я наслушался историй о еврейских солдатах, вернувшихся с войны, — один или двое парней, сражавшихся с целой бандой антисемитов и бьющих их до тех пор, пока те не сдадутся, ручкой топора.

В старших классах я играл в футбол и занимался лыжами, и мне очень нравились эти два вида спорта. Но именно актерская игра — вот что позволяло мне почувствовать совершенство. Игра делала меня особенным, и у меня были способности. У меня никогда не было трудностей с тем, чтобы изображать кого-то. В лагере, мало того, что я заставлял взрослых плакать, я буквально сводил всех с ума. Я работал вожатым вместе со своим другом Хиллардом Джейсоном — он просил называть его Хиллард. Мы возглавляли отряд детей, переживших Холокост; детей, видевших, как убивают их родителей; детей, которые так же запросто могут убить тебя карандашом, как и стать твоим другом. Мне удавалось справляться с ними, потому что я был лагерным рассказчиком. Ночами, в темноте, я читал им По и Кафку с особым выражением. Однажды ночью я читал «Сердце-обличитель»: «По-вашему, я сумасшедший. Сумасшедшие ничего не соображают. Но видели бы вы меня» — и один мальчик сорвался от страха. Он долго держался, храня эмоции внутри себя, но это для него уже было слишком. У него началась истерика. А на следующий день его, обернутого в одеяла, усадили на заднее сидение автомобиля и отправили домой.

Что я наделал? Я чувствовал себя ужасно. Отвратительно. Это не входило в мои намерения. Но также это и удивило меня. Снова я увидел необычайную возможность слов вызывать сильные эмоции. Посмотрите, что я сделал! Всего лишь произнеся несколько слов!

Я играл на сцене всё своё детство. Когда Дороти Дейвис основала «Монреальский детский театр», мы ставили свои пьесы в Victorian Theatre в парке и на местном радио. В течение пяти лет я спасал барышень в «Сказках по субботам», хотя и не особо понимал, кто такие барышни. Но какой девятилетний мальчик не захочет быть Прекрасным Принцем? Или Али Бабой? Или Геком Финном? Я хотел сыграть их всех. Игра была забавой. Я был собой, изображающим кого-то еще. Мне это легко давалось. Например, я ворвался на милую вечеринку в честь шестнадцатилетия моей сестры Джой в костюме старика. Джой даже не подозревала, что это был я. Она подошла ко мне и вежливо сказала: «Извините, но, кажется, я вас не знаю». И только когда она подошла ближе и заглянула мне в глаза, она поняла. Но мысль о том, что это могло бы стать профессией, что я могу этим зарабатывать…

О, простите меня. Я отойду на некоторое время — мне сейчас нужно сниматься еще в одном фильме с Сандрой Баллок. Вы пока можете помурлыкать про себя песенку, которую я написал с Беном Фолдсом, а я вернусь через пару предложений:

Я знаю, что она собирается сделать,
И я могу подождать.
Она меня знает, и я ее знаю.
Что я ненавижу и что предпочитаю.
Дам-да-дам, дам-да-дам.
Я знаю ее аромат,
Я знаю ее прикосновения,
Где обнять ее и сколько раз.
Моя леди родом из этих мест, а так же и…

Всё в порядке, я вернулся. На чем я остановился? Пока я рос, мысль о том, что я мог бы продолжать это делать, будучи взрослым, как-то не приходила мне в голову. Это просто было то, что мне очень нравилось делать. В старшей школе я занимался футболом и играл в школьных пьесах, и тогда впервые я позволил себе помечтать. Глядя на свою фотографию в альбоме выпускников, я в итоге громко произнёс: «Я хочу быть актером». Не так уж громко, конечно, — совсем не так, чтобы мой отец мог услышать.