До свидания, мальчики!

Мы правда хорошо знали проект Конституции. Но такое у нас было правило: повторять перед каждым экзаменам. Обычно мы занимались до шести часов вечера и все успевали. После шести часов никто из нас не имел права даже вспоминать об экзаменах. Все смотрели на меня.

— Денек, — сказал я. — Сплошная родительская демонстрация.

Женя встала и побежала в дом.

Сашка сказал:

— Хорошую моду взяли некоторые папы: они даже не говорят «здравствуйте».

— Замолчи. — Витька сидел на топчане, повернув голову к дому. Витька не переносил, когда задевали Женю. Тут он становился по-настоящему опасен. В доме все было тихо. Только один раз мы услышали, как Женя сказала:

— Не имеешь права!

Мы примерно догадывались, какой разговор идет в доме. Но мы были людьми деликатными, а высшее проявление деликатности — не замечать того, что вас не касается.

Я положил руки на подлокотники кресла и поднялся. Пока я подходил к Инке, она смотрела на меня и улыбалась. Я тоже улыбался, а чему — не знаю. На душе у меня было так, как будто я с Инкой еще никогда не разговаривал. Такое у меня было, когда я ответил на ее записку, а потом пришел к ней на день рождения. Но и тогда было не так. Правда, я и тогда улыбался неизвестно чему. Но тогда я волновался как-то по-другому.

Инка села поглубже на скамью. Я смотрел на раскрытый учебник у нее на коленях. Когда мы пришли с промыслов, он был раскрыт на этой же странице — я хорошо помнил.

— Ветер, — сказала Инка. — Ветер перевернул обратно страницы.

В соседнем саду шипела вода. У забора ревел Шурка.

— В голове у тебя ветер. — Мне не хотелось ругать Инку, и это я сказал так, по привычке.

— Правда, правда. Знаешь, сколько я прочла? Вот сколько. — Врать Инка совсем не умела. Она быстро-быстро листала страницы, потом накрыла их рукой и засмеялась. — У меня еще завтра целый день, — сказала она. — Ты же сам сказал: такой сегодня денек.

Шурка больше не ревел; наверно, подслушивал.

Инка встала, и книга по ее ногам скользнула на землю. Она и не подумала ее поднять. Инка смотрела на меня и улыбалась. По-моему, она-то знала, чему улыбается. Инка закинула руки за шею и потянулась. Я присел на корточки и лицом уловил тепло ее ног. Я не спешил поднять книгу. Но нельзя же было вечно сидеть на корточках. Я и так не знал, сколько уже просидел. В такие минуты никогда не знаешь, сколько прошло времени.

Я оглянулся. Женина мама несла блюдо с золотистыми пончиками. Сашка торопливо хватал со стола книги и, не глядя, совал их Кате. Сашка, как Цезарь, умел делать сразу несколько дел. Но одновременно смотреть на пончики и на меня он не мог. Сашка смотрел на пончики… Я поднялся.

— Спасибо, — тихо сказала Инка, но книгу у меня не взяла. Инка повернулась и пошла к столу.

Я шел за ней и, как последний дурак, нес книгу.

— Где я сяду? — спросила Инка и побежала на террасу. — Тетя Вера, можно взять стул? — кричала она. Инка везде чувствовала себя как дома.

11

— Кушайте, кушайте на здоровье, — говорила тетя Вера. — На работе у него неприятности. — Она поглаживала клеенку пухлой рукой. — А вы себе кушайте, не обращайте внимания.

— Мы кушаем, тетя Вера, не беспокойтесь, — сказал Сашка.

— Ничего особенного, на работе всякое бывает. — Это сказал Витька.

— Вот и хорошо. Повидло не кислое?

— Что вы, тетя Вера, очень вкусные пончики. Так и тают во рту, — сказала Катя.

Пончики действительно «таяли». Наши руки со всех сторон тянулись к блюду. Сашка слизывал стекающее с пончика повидло и противно чавкал.

— Сашка, не чавкай, — сказал я.

— Я всю жизнь чавкаю. От рождения.

Женя сидела между Витькой и матерью. Она поставила локоть на клеенку, положила щеку на ладонь и смотрела в одну точку. Когда Женя так смотрела, лучше было ее не трогать. Тетя Вера знала это не хуже нас. Но так, видимо, устроено большинство мам: они не могут оставить своих детей в покое.

— Доченька, почему не ешь? На-ка пончик. Смотри, какой поджаристый!

— Неужели наступит счастливый день и я наконец уеду? — трагическим голосом спросила Женя. — Поймите, я не маленькая. Понимаете, не маленькая! — Женя даже, взвизгнула.

Терпеть не могу бури в стакане воды. Надо было вмешаться, но я ничего не мог придумать. Я как-то вдруг поглупел. И все потому, что Инка под столом нашла мою руку и потихоньку перебирала пальцы. Даже я не заметил, как она это сделала. Она опустила руки под стол и, чтобы никто ничего не заметил, прилегла на край стола грудью. На меня она не смотрела. Я тоже на нее не смотрел.

— Маленькие дети — маленькое горе. Большие дети — большое горе, — сказал Сашка и отправил в рот остаток пончика.

— Истина, — сказала тетя Вера.

— Вы не представляете, какая умная моя бабушка, — говорил Сашка. — Когда моя мама делает что-то не так, бабушка всегда говорит: маленькие дети — маленькое горе. Но моя мама ее не слушает. Вот я должен слушать свою маму, а она нет. Где же логика?

— Ну вас! — тетя Вера махнула на Сашку рукой и засмеялась.

Сашка почесывал затылок маслеными пальцами, осматривая пустое блюдо.

— Тетя Вера, — сказал он, — Женя все равно не станет есть пончик. Дайте мне…

— Ешь на здоровье.