До свидания, мальчики!

Она считала, что твердый характер ей необходим, чтобы стать певицей. Ерунда! Твердость характера тут ни при чем. Главное — голос. А голос у Жени был. В этом никто не сомневался.

Женя склонилась над Витькой и говорила с ним так, будто никого из нас близко не было. Что она хотела этим выразить — непонятно.

От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены, —

сказал Сашка.

— Не твое дело! — ответила Женя.

Витька сказал:

— А я все равно не согласен. Раз нельзя практически выбрать, и в Конституции нечего об этом писать.

Вот к чему приводит снисходительность. В другое время Витька бы и пикнуть не смел против Жени.

— Нет, вы только подумайте, — сказала Катя. — Володя, чего ты молчишь?

Обойтись без меня она не могла. А я, как назло, только что оглянулся на Инку. И хотя теперь смотрел на Катю, но ничего толком не понимал. Сашка засмеялся. Он сидел слева от меня, смотрел мне в лицо и смеялся.

— Сократ говорил: никогда не видел такого тупого выражения лица, — сказал Сашка.

— Тогда тебя еще не было…

— Съел? — спросила Женя.

— Мы же ничего не успеем повторить. — Это, конечно, сказала Катя.

— О серьезном давайте говорить серьезно, — сказал я. — Все ясно, как дважды два — четыре. Социализм — полная свобода для всех. Каждый получает одинаковые права строить коммунистическое общество…

— Интересно, как это попы будут строить коммунизм?

С Витькой всегда так. Можно было подумать, что он каждый день имел дело с попами. Во всем нашем городе был единственный поп в греческой церкви. Да и тот ходил по улицам, как все люди: в обыкновенном костюме и даже волосы прятал под шляпой — летом под соломенной, зимой под фетровой.

— Поп — это частности! — сказал я. — Церковь у нас отделена от государства. Как же можно выбирать попа в органы государственной власти?

— Ладно, черт с ним, с попом. А Жестянщика могут выбрать?

— Вот что, Витька, — сказал я. — Как по-твоему, можно выбрать в Верховный Совет твоего отца?

— Он не согласится…

— Как это не согласится?

— Он скажет, грамотности маловато.

— Ерунда! Каждая кухарка должна уметь управлять государством. Твоего отца нельзя выбрать по другой причине. Выбирать в органы власти будут самых сознательных.

— Договорился. Мой отец и Жестянщик…

Я бы скорей язык проглотил, чем приравнял Витькиного отца к Жестянщику.

— Не перебивай, — сказал я. У меня в голове так все хорошо сложилось, а теперь Витька все перепутал. — Я взял твоего отца как пример, чтобы ты понял: не всех будут выбирать. Право избирать и быть избранными будет у всех одинаковое. Но выбирать будут только тех, кто заслужил доверие народа.

— Вопросы есть? — спросил Сашка. — Логика! Я всегда говорил: Володька — это голова.

Тоже открытие! Наша учительница по истории еще в седьмом классе сказала, что я удивительно тонко чувствую и понимаю эпоху. Она, конечно, ставила это в заслугу моей маме. Чепуха! Мама тут была ни при чем. Просто я сам все хорошо понимал.

Я оглянулся. Инка смотрела на меня. Она улыбнулась и наклонилась над книгой.

— Таких, как Жестянщик, надо в море топить, а не права им давать, — сказал Витька.

Сначала поп, теперь Жестянщик. Но я по Витькиному лицу понял: он сказал это так, лишь бы что-то сказать. Ведь никому неохота признать себя побежденным.

— Не надо его топить; он сам умрет, — сказал я.

— Вот и хорошо, вот и договорились, — сказала Катя. — Идем дальше. Дальше, мальчики, про вас. Наша Конституция будет самой демократической еще и потому, что в голосовании будут участвовать военнослужащие. А в капиталистических странах армия в выборах не участвует. Там армия вне политики. — Катя говорила, как будто читала. Если она и взглядывала на кого-нибудь из нас, то все равно не замечала. Это видно было по ее глазам. У Кати была удивительная память. Стоило ей разойтись, и она могла пересказать подряд целые страницы. Не надо было только сбивать ее с мысли.

Я косился на Сашку. Он сидел с закрытыми глазами. Глаза у него были особенные — выпуклые, с короткими веками. Даже когда Сашка спал, глаза его плотно не закрывались. Со стороны казалось, он за кем-то подглядывает. Сашка притворился, будто дремлет. Но я видел его насквозь: он не простил мне Сократа, наверняка приготовил какую-то остроту и только ждал, когда я оглянусь на Инку. Нашел дурака. Я и не думал оглядываться. Зачем? Я представлял себе Инку и думал о том, что она тоже обо мне думает.

Соседка Жени поливала за забором сад. Шипела вода. Женщина монотонно покрикивала:

— Шурка, не трогай кран…

Крана Шурка не трогал, и женщина покрикивала так, ради профилактики. Я знал этого шкодливого пацана: раз женщина покрикивала, значит, он появился где-то близко.

Сашка открыл один глаз, потом второй. Но смотрел он не на меня. Сашкин нос повернулся к террасе Жениного дома. Нос у Сашки был тоже особенный: большой и тонкий, он мог поворачиваться, как лодочный руль. Когда мы были меньше, то так и называли Сашку — Руль. Сашка обижался. Со временем мы оставили его нос в покое.

— Пончики! — сказал Сашка. — Сегодня нас будут кормить пончиками.