До встречи не в этом мире

Синица в коричневом платье и фартук
налипший,
и голос училки, читающей про государство Урарту,
Аргишти —

Все это так скучно – какие-то бзики…

И неинтереснее вьюги
деревья, поднявшие ветки, как в зиг хайль,
на юге.

Ты бредишь, глазами усевшись

в развалинах сада,
махровой сиренью снежинок в руке, покрасневшей,
как гроздь винограда.

А голос гудит, точно муха на белом плафоне

(еще бы),
скрипя, как пружина в тупом патефоне
учебы.

А рядом рябины скрывают приманку,

белея,
как будто их вывернули наизнанку,
украсив аллею,

где я, как урок, не включенный в программу,

скучаю,
тебе объясняю
и сам за тебя отвечаю…

«По бесконечному коридору…»

По бесконечному коридору
ночей и дней
я, как истоптанный снег, который
всех клятв верней,

должен сносить за шаги любимой

шаги скотов
черной душой, неисповедимой
с седьмых потов.

И, возвращаясь, просить у Бога,

что дал им жить,
самоубийства всего живого
не довершить,

должен будить в его сердце милость

нетопырям,
чтобы под утро обратно выпасть
к ее дверям.

«Опять природа замирает…»

Опять природа замирает,
как в сердце, где который год
кровь польская перебивает,
как желтая листва и рот,
что лишь вчера был волен
Вас целовать, забит
стихом, что безнадежно болен.

А дождик моросит.

И я брожу, боясь поставить точку
в стихотворении, которое о Вас…
до простоты вываживая строчку,
спускаясь, словно сумерки в «танцкласс»,
где, кто танцор, а кто тапер – не видно,
где кронам лип так свойственен интим,
а изморось – как анальгин от быдла.

Лишь изредка какой-нибудь кретин

проедет мимо, потревожив змейку
и высветив зрачками «жигулей»
забор, деревья, мокрую скамейку
и некое подобье Пропилей,
где я гуляю с Музою и нимфой,
не замечая колченогий взгляд,
накоротке захлебываясь рифмой,
как поцелуем Вашим невпопад.

«В вагоне я еще принадлежал…»