До встречи не в этом мире

Куда ты, Батяйкин, попал?
На тесную кухню, где ива,
склоненная,
чай разливает по чашечкам,
Шива
блеснет невзначай остротой —
карнавал
для посуды,
и пусть ни чердак, ни подвал,
а просто, едва ли
где проще:
здесь в чашку тайком не нас. т,
не выгонят, не донесут,
не припоминают детали.

Тем горше влачиться в свою

ночлежку, где лишь лилипуты
часов водяных засекут
приход «Гулливера»:
к кому ты —
для скучных секунд
не важно – в семью,
или в мертвую зыбь за семью
печатями. Дуешь и дуешь
на свечку —
губа до десны сожжена.
Но вспомнишь,
что можешь махнуть из окна,
и как-нибудь переночуешь.

«Я, кажется, действительно, сдаю…»

Я, кажется, действительно, сдаю,
хотя не часто в этом признаюсь.
Я по утрам себя не узнаю,
и отраженья в зеркале боюсь.

Я завтрашнего дня так долго ждал,

что не заметил, как прошли года,
и я устал, как устает металл,
как устают и камень, и вода,

не взятые природой на учет:

тот, что лежит, и та, что не течет.

«Здесь, где было нам так хорошо, – зима…»

Здесь, где было нам так хорошо, – зима.
Море забытые вещи выбрасывает на пляж.
Тихо. В пейзаж не просачивается чума:
холодно, да и немного народу. Наш

холм, на котором мы отдыхали, на месте. Вид

дальних вершин не изменился. Снег,
нежно подчеркивая голубизну, горит.
Божье око в небе парит. Из всех

мест на земле мне осталась одна страна

горькой полыни и голых холмов, чей свет,
ежевечерне скатывающийся на
берег, не ненавидит вслед.

В этом краю за две тысячи с лишним верст

от сумасшедшего дома до гор, где живут мечты,
я тебя жду терпеливо, как верный пес
час возвращенья хозяйки. Ты

не огорчайся упрямством. До грустных глаз,

слившихся с тусклой тропой на краю земли,
вряд ли когда-нибудь сможет дойти «…у нас
все уже было». Тем более, здесь, вдали,

звезды сверкают не так, как в окне. Луна

будит меня, если я притворюсь, что сплю
в скалах у берега. Будто я ей волна,
непревзойденная повторять: «Люблю».

«Учитель! Я дорос до Ваших слов…»

И. Бродскому

Учитель! Я дорос до Ваших слов.
И пусть я не был сызмальства ревнивцем,
я в срамоте моих пустых углов
себя сегодня чувствую счастливцем.

Я помню давний благовест тепла:

на Невском март играет образами,
часы звонят – одну шестую зла
мы, расставаясь, наспех делим с Вами.

Сейчас у нас зимы апофеоз:

закрыли небо жалюзями тучи,
как Самиздат, кусается мороз,
и рвет сосуды диссидентство ртути.

И там, где обрывается стежок

трамвая, что сошел когда-то с круга,
кружит инакомыслящий снежок
приветом от ученика и друга.

Ода грусти