До встречи не в этом мире

Мы пришли к Тоне, все заперли, оставили открытым только окно. Включили на улице все освещение.

Я осиновый кол поставил рядом с собой. В полной темноте я, Александр, две девушки потихонечку пили вино и старались подбодрить перепуганную Антонину.

Наконец мы увидели Игоря. Он шел уверенно, а за ним, прячась за деревьями, – его больничный дружок. Игорь подошел к окну. Напряженно вглядываясь в темную комнату, он прошептал:

– Тонь, ты здесь?

Я ему эротическим шепотом отвечаю:

– Здесь… Иди ко мне… Милый…

Подоконник оказался высоковат для нашего бугая.

Герой-любовник поставил на подоконник одно колено, другое… И в этот момент я огрел его по лбу моченым колом. Он крякнул и свалился под окошко, подобно немцу. Кол развалился на три куска. Другой псих тревожно выглядывал из-за кустов.

Девчата говорят:

– Ты его убил.

– Да и хрен с ним, – отвечаю.

И мы продолжили наш прекрасный творческий вечер. Минут через сорок под окном зашуршало. Возник облепленный подоконной шелухой Игорь и, пошатываясь, однако ступая почему-то прямыми ногами, пошел прочь. На следующий день на лбу его я имел удовольствие лицезреть шишку синюю, размером, приблизительно, с сосновую. Больше он к Антонине не подходил и вообще стал намного скромней… Много я еще чего натворил. При всем этом разнообразии увлечение Поэзией не оставляло меня ни на день. И вот я притащился в Ленинград, позвонил в Союз писателей и, как ни странно, получил от них домашний телефон Бродского. Не сказать, что он обрадовался моему звонку.

– Я болею, – сказал он, – ни с кем не встречаюсь.

Но раз уж вы приехали из Москвы… Но не больше, чем на полчаса.

Я схватил такси и полетел. Помню, как вошел в полутемную прихожую, в коридоре было много всякой рухляди, а сам коридор, ведший на кухню, казался бесконечным, уходящим в иной мир. Иосиф поглядывал на меня с недоверием. Но вот я прочел первое стихотворение. Он поставил чайник. Я продолжал читать. После второго и третьего мы выпили портвейна. А после он неожиданно предложил пройтись. Стояла хорошая погода. Мы прошлись по Невскому, по Крюкову каналу, постояли у Новой Голландии…

Впоследствии я узнал, что мы прошли по любимому маршруту прогулок всех петербургских поэтов.

Я до сих пор чувствую, как там искривляется пространство. Бродский слушал мои стихи, зажмурившись, как кот, а я его – с открытыми ушами. Расстались мы поздно вечером. Меня потрясло: в какой степени у нас были схожи взгляды на Поэзию и поэтику как таковую!

И все же мы не были оригинальны. До этого додумывались и прежде. И ахматовское «Когда б вы знали, из какого сора…», хотя и по-своему, не было первым высказыванием на эту тему. Только мы с Иосифом поняли эту мысль буквально – как руководство к творчеству. Я осуществил эту идею, наверное, чуть больше, чем наполовину, а Иосиф воплотил это в такой степени, в которой это только и мыслимо. Мы еще встретились. Его изгоняли из страны, и он предложил мне помощь в эмиграции. Но я был один у матери, у меня была любимая девочка – иначе я бы и сам границу перешел.

– И потом, – сказал я ему, – будем мы, как Дон Кихот и Санчо Панса.

После я очень много работал над мастерством. Помогали мне безжалостная Юнна Мориц и добродушный Булат Окуджава. В самом дивном сне я не смог бы представить, что буду в его обществе пить чай с малиновым вареньем, и помогу накурить такую гору окурков, за которую Оля – его жена – долго еще не могла меня простить. Много мне кто помогал: Саша Величанский, к примеру. А пришел я к Людмиле Наровчатской – я проспал, едва уговорил ее встретиться.

– На полчаса, – сказала она, как Иосиф Бродский.

Я прочел несколько стихотворений, она позвала мужа.

– Посмотри, – сказала она, – перед тобой великий русский поэт.

Думаю, это был все же аванс. Потому что Юнна сказала мне:

– Если через два года вы будете писать, как сейчас, то вам лучше бросить.

Привыкший к восхищениям, я опешил. Но меня это настолько задело, что уже через полгода я реабилитировал себя в ее глазах, и с того времени мы с ней самые настоящие, самые подлинные и искренние друзья.

О стихах Юрия Батяйкина

Стихи Юрия Батяйкина знаю давно, всегда с радостью вскрываю конверт, в котором он прислал что-то новое из им сочиненного. За это время многие из его эпигонов издали книги свои и даже прославились, а Юрий Батяйкин так и не смог издать хотя бы тоненький сборник своей лирики. Лучшие стихи Батяйкина сотканы из прозрачной, светящейся речевой ткани, хотя и содержат в себе мрачные пропасти нашего злобного времени, совершенно ощутимые как неустранимая материальность предметного мира.