До встречи не в этом мире

Только владея искусством слова, даром Божьим, способен поэт достичь такого уровня мастерства. Внутренний мир этой поэзии настолько богат, самороден и уникален, что всякий мало-мальски образованный, любящий новизну читатель будет вознагражден со всей щедростью, на какую способен живой, соболезный, милосердный и одинокий дух. А дух истинного поэта всегда одинок и беззащитен, хотя бы уже потому, что он призван в сей мир быть свидетелем света и замысла, преобразующего хаос. Более того, истинный поэт зачастую производит впечатление человека не вполне здравого, одержимого маниакальной идеей.

Так оно и есть. Поэт всегда одержим маниакальной идеей – запечатлеть свою единственную жизнь в единственном мире, где жизнь человека – крупица, мгновенье.

Каждый, кто встретится на его пути и окажет посильную помощь, будет в свой час возблагодарен собственной совестью и ощутит нежность к судьбе, предоставившей случай совершить благородное, бескорыстное дело.

ЮННА МОРИЦ

3 февраля 1991 года

Я по-прежнему приезжал в Питер. Не хватало Бродского, образовалась какая-то пустота.

И, чтобы ее хоть как-то заполнить, я написал стихотворение:

Учитель, я дорос до Ваших слов.
И пусть я не был сызмальства ревнивцем,
я в срамоте моих пустых углов
себя сегодня чувствую счастливцем.
Я помню давний благовест тепла:
на Невском март играет образами,
часы звонят – одну шестую зла
мы, расставаясь, наспех делим с Вами.
Сейчас у нас зимы апофеоз:
закрыли небо жалюзями тучи,
как Самиздат, кусается мороз,
и рвет сосуды диссидентство ртути.
И там, где обрывается стежок
трамвая, что сошел когда-то с круга,
кружит инакомыслящий снежок
приветом от ученика и друга.

Уезжая, Иосиф сказал:

– Жаль мне вас, Юра. Быть здесь такими, как мы, – все равно, что нацепить желтую звезду в концлагере. Этой стране нужны поэты только для того, чтобы их убить. Вот и вы не избегнете этой участи. Представьте старость. Вы – одинокий больной, никому не нужный. Я не хочу, чтобы так было.

Так будет. Но мы с вами еще обязательно встретимся.

Последняя фраза меня несколько ободрила.

Мы попрощались, и он поехал в небытие за Нобелевской премией.

А я остался.

Правда, он подарил мне своих друзей, но самого его мне очень по-человечески недоставало.

Уже став известным поэтом, я выразил это так:

С неких пор я все чаще
с завидным упрямством куклы,
словно в мусорный ящик,
бросаю в почтовый буквы
USA. Там начинка:
я жду и бросаю снова,
как японец в пачинко,
играю с судьбой на слово.
Лучше я расскажу вам,
о чем мои письма – это
миражи стеклодува
и метапсихоз поэта,
что дешевле монетки
в подвале кофейни злачной —
промороженный в ветке,
пылающий шар прозрачный.
Дальше бредни о грусти,
сравнимой с налетом пыли,
про настенные гусли,
поющие «жили-были»,
про всенощную мессу
в присутствии дамы в черном
по пречистому лесу
на детском окне узорном.
В общем, темы посланья
закланного для Эриний —
«Превращенье дыханья
в поземку» и «Крови в иней»,
до ворсинок продрогший,
квартальный отчет за зиму:
«Отношенье издохшей
собаки к теплу и дыму».
В завершенье тирады —
привет от запорошенных,
от церковной ограды
и дома умалишенных,
от рассеянных искр
и служенья холодной лире.
Вот и все, пан Магистр.
До встречи не в этом мире.

В ту же пору случилось событие – самое светлое в моей жизни. Я влюбился. В пионерлагере «Синева», от «Известий».

Я провожал туда не одну мою знакомую. Узнав, что я учусь в Педагогическом, старшая пионервожатая настойчиво убеждала меня остаться. И в тот момент, когда я наотрез отказался, я увидел Марину – юную дочь композитора Константина Орбеляна.