До встречи не в этом мире

Так поздно мы на крышу вылезли,
В провалах зыбились огни…
Зачем сюда мы речи вынесли —
слова заветные свои?
Пришло же это Сашке в голову —
Лоб вешним духом освежить,
Соприкоснуться с вечным городом:
В открытости поговорить.
Душа дышала незажатая
В туманных шорохах листвы.
И, крону ночи чуть пошатывая,
Мерцал глубокий гул Москвы.
Общежитейское и братское,
Святое чувство доброты
Роднилось с чувством высоты,
Как эти смуглые, бурятские
И эти русские черты.
И в этом весь – в своей манере он:
Мысль тотчас в действие облечь…
Ах, Саня, Сашка… О Мольере он
Вблизи небес заводит речь.
Все о театре, о Сибири он…
Все о Чулимске, о тайге…
Что выразим мы в этом мире,
где каждый миг на волоске!
А свежесть переходит в росность.
Бледнеет млечная тропа.
Так скрытен и опасен Космос,
Так скрытны слово и судьба…
Во времени живыми нитями
Я чутко связан с ночью той:
Сидим. На крыше общежития
Над затихающей Москвой.

«Пришло же это Сашке в голову…»

Пришло же это Сашке в голову
И мне, смешному дураку,
На крышу вылезти по желобу
И наглотаться коньяку.
Посля добавить «жигулевское»,
Гамзу, шампанское, портвейн…
Внизу все было микроскопское,
И все мерцало, как глинтвейн.
А Сашка был, как Великанище,
Он непрерывно осушал
Стаканчик, рюмочку, стаканище,
Потом он все перемешал…
Нас было трое, или четверо…
А, может, двое было нас…
Жаль в доме больше выпить нечего,
А то бы вспомнил сей же час…
Тогда мы пили неумеренно,
А что б на утро приберечь!..
Ах Саня, Сашка… О Мольере он
Там вел взволнованную речь…
Покончив с театральной критикой,
Он рассказал мне про Байкал…
Потом сразил меня политикой —
Он ни на миг не умолкал…
Подумать только – сколько нового
Узнать от Сашки я бы мог!..
Но кто-то вызвал участкового…
Мне даже кажется, что Бог…
Вот как порой опасен Космос:
В нем каждый миг – на волоске…
А мы-то думали, законность
Карает только на земле.
И вот что, право, исключительно:
Так слово связано с судьбой,
Что до сих пор я вижу зрительно
Картины нашей пьянки той…
Янтарный блеск портвейна милого,
Манящий блеск ночных огней,
И страстный монолог Вампилова,
И штрафа двадцать пять рублей…

Александр Лаврин

Дробилка