До встречи не в этом мире

Что стоит листок
с кардиограммой строк,
если «врач»,
понимавший плач,
преодолев иврит,
проклял тупой гибрид,
выведенный без затей
из идей и му. ей.

И как быть с тобой,

всасываемым толпой
рта ее поперек,
раз уж ты уберег
сердце, чей век изжит
в мире, где жизнь бежит,
позабыв о богах,
на четырех ногах.

«Я сходил с ума в неприметный час…»

Я сходил с ума в неприметный час,
узнавая об этом по цвету глаз,
осажденных тоскою со всех сторон,
наблюдавшей, как в них едят ворон,
запивая снежком пополам с золой
да поблескивая оловом и смолой.

Но ни в страхе смерти, ни в жажде благ

я не мог выкинуть белый флаг,
как не мог победить и сошел с ума
потому, что, во-первых, – была зима,
а иных причин мне хватало для
веры, что стойкость – моя земля.

Но едва я высвободился из пут,

как почувствовал, что теперь идут
искушенья монетой, любовью глин,
номерами и стеклышками машин,
чтоб безумьем безумного ткнуть за пыть —
и тогда мне назло захотелось жить.

И поскольку не мог я пробиться в лоб,

то я начал рыть из себя подкоп,
и когда обратно пошли часы,
а у гончих вытянулись носы,
и, спеша, прокурор подписал арест,
мой хорей, обернувшись, глядел на Брест.

«Я ненавижу свой дом за плевков, окурков…»

Я ненавижу свой дом за плевков, окурков,
мусора таинство, электролиз придурков,
осемененных мною на радость дурам
словом, флуоресцирующим меж КГБ и МУРом.

Я ненавижу свой дом за аморфный, мнимый,

декоративный облик моей любимой,
доводящий до бешенства равновесьем
между панельной грязью и поднебесьем.

Зло просыпаясь на крик альбиносов ночи,

я замечаю, что и на меня по-волчьи
смотрит нора, похожая на «прасковью»,
заблеванную бирюзы тоскою.

Я – это вид из рода персон нон-грата,

ждущих посыльных от капитана «Гранта» —
ведомства, чей монолит, как причал, откуда
отправляются корабли от худа

к худшему, где я окончу годы,

как не смирившийся, злой волонтер свободы,
награжденный, словно колодкой, строчкой,
хлынувшей горлом, как мутной водой из сточной

клоаки, где гошпиталь и кредо

невообразимой любви и бреда,
соединившись, образовали грыжу
абсолютно прекрасного: ненавижу.

«Четыре, пока не пустых, стены…»