Добрая фея короля Карла

– Намокла не только тетива, но и мозги у французов. Англичане оказались хитрее, имея уже немалый опыт боев в войне с шотландскими горцами. Они сняли тетиву с луков во время дождя, потом надели и, стоя на холме, смеялись над нашей глупостью и над рыцарями. Те беспомощно барахтались в грязи, ибо подняться на холм по раскисшей земле не смогла ни одна лошадь; иным, впрочем, удалось с левого фланга, но они напоролись на частокол из кольев и все остались там. Я оказался в последних рядах и видел, как разъезжались в стороны копыта лошадей, как они с отчаянным ржанием пытались взобраться на холм… но падали. В них даже не стреляли, только в людей, а те, видя, что рыцари гибнут, в страхе побежали назад. Их догоняла конница, что пряталась на равнине, в леске, и безжалостно рубила. Мы – те, что в задних рядах, – бросились на выручку своим солдатам. Но нас было мало. А у них – подрезчики, резали подпругу у лошадей. Всадники сыпались с седел, как мешки с песком. Это не турнир. Это превратилось в настоящую бойню. Досталось и мне. Я рубился с двумя сразу, и тут – удар копьем, затем мечом, еще раз, снова копьем… Били слева, справа, сзади… Никаких законов рыцарской чести!.. Весь израненный, я упал… Помню только, лошади топтали меня, потом придавил своим телом изрубленный рыцарь… и это всё. Что было дальше, я уже не видел и не слышал.

Очнулся я от карканья ворон; целая армия их слетелась сюда на пиршество. Наверное, мне выклевали бы глаза, съели бы нос и губы, если бы не мертвец сверху. Кое-как мне удалось выбраться из-под него, и я оглядел поле битвы. Англичане ушли и забрали своих, а наших… Их оставили умирать, как падаль. Цвет французского рыцарства! Они лежали полураздетые, все уже мертвые, ибо враги, снимая с них доспехи, добивали тех, кто подавал признаки жизни. Я был весь измят, поэтому меня не тронули, а с того, кто лежал на мне, сняли половину доспехов. И тут мне стало больно и обидно за своих: какие же мы воины, если не вернулись даже, чтобы предать земле павших! Что же король не отдал такое распоряжение? Кто для него лучники и рыцари? Сборище остолопов, о которых не стоит больше и думать. «Сброд» – вот слово, которое просилось на язык. И это наш король, которому мы служим, по чьему приказу проливаем свою кровь!..

Тут я увидел телеги. Кто-то выслал их, чтобы собрать убитых и захоронить в огромной яме, как дохлятину. Они были уже недалеко, и я попробовал подняться, хотел закричать, но крик не шел из горла, зато пошла кровь, и я вновь лишился чувств… Очнулся я потому, наверное, что продрог. Нас всех привезли на кладбище, уже раздетых, и прямо с телег стали сбрасывать в яму. Вокруг меня – трупы, один я чуть живой, и могильщики не стали бы со мной возиться, бросили бы к остальным. Я знал это, а потому, улучив момент, потихоньку выбрался из телеги и пополз в кусты, надеясь, что меня не заметят. Так и вышло. Могильщики дошли до последней телеги, вывалили из нее мертвецов и принялись засыпать яму. К ним подоспела помощь, и к вечеру они более или менее управились со своей работой. А я остался один умирать, прячась в высокой траве, меж кустов. Вскоре к этому месту пришли бедняки; они возвращались с поля битвы, собрав оставшуюся одежду, покореженные доспехи, кое-какое оружие. Мне повезло, что они с небольшими тележками проходили мимо. Сил кричать у меня по-прежнему не было; я выбрался из травы и пополз им навстречу. Они сильно перепугались, увидев меня, и хотели было удрать, но передумали. Смотрю, подходят, бормочут что-то на пикардийском языке. Тут силы вконец оставили меня, и я потерял сознание. Очнулся на полу – солома подо мной, под головой скатанная дерюга. Сидит бедняк, смотрит на меня, качает головой; к ранам моим стал прикладывать тряпки, пропитанные каким-то варевом, потом дал попить воды, укрыл другой дерюгой…

Помолчав немного, вспоминая и вновь переживая, отпив из кувшина, отшельник продолжал:

– С месяц, должно быть, провалялся я у него в хижине, пока встал на ноги; он, горемычный, делился со мной последним, что у него есть; а сам жил один: мать умерла от чумы, дочь сгинула в каком-то городе, а сын подался в ополчение, надеясь хоть как-то заработать на жизнь.