Добрая память

Шли годы. Крестьяне домой возвращались.
Хмурые, бедные были они.
И в мирную жизнь потихоньку впрягались
Опять – будто не было страшной войны.

Будто приснились былые невзгоды.

Петр Арсеньев вернулся домой
В деревню весной двадцать первого года,
Когда самому пошел двадцать седьмой.

Пришел при петлицах. С крыльца мать не смела

Поверить: «Сынок!» – закричала она.
И выражения глаз оробела
Сына вошедшего – это война.

Была до политики женщиной темной.

Как воевал, где, зачем, отчего,
Понять не пыталась, но каждый день черный
Ей показался вдали от него.

Каждый день Богу о сыне молилась.

Тот чаще молчал, возвратившись домой,
Она же к расспросам отнюдь не стремилась –
Прошел две войны, а, гляди-ка, живой!

«Теперь-то совсем пришел?» – «Мама, не знаю,

Как жизнь обернется». – «А я-то жену –
Мать внуков моих для тебя выбираю!
К кому станешь свататься?» – «А, ни к кому!» –

«Что ж так?!» – «У жены моей тяжкая доля –

Сгибну. Зачем мне жена? Для чего?»
Мать, видя глаза напоенные болью,
Вздохнув, отступала, жалела его.

Бессонницей мучился Петр. Отрывки

Короткого, тяжкого, смутного сна,
Терзая, в предутренней таяли дымке.
Боялся снов – память была в них честна.

Мать снова молилась. У старой иконы

Стояла, шепча что-то. Петр смотрел
На это с усмешкою, но без укора.
(В боях атеистом стать твердым успел.)

Прожил дома с месяц – чуток полегчало.

Стал крепче спать, к севу – лошадь купил.
(Что деньги за службу привез, мать не знала.)
Одежей крестьянскою форму сменил.

Хозяйство повел. Урожай собирали

По осени добрый. В деревне Петра
Уже года три свадьбы как не играли –
Некому: стала невестой война.

А девки росли! На пришедших глядели

С фронта, как звери добычу глядят.
«Красивые, – мать всех хвалила. – Ужели
Нет по сердцу?!» – Сын отворачивал взгляд.

«Обычные». – «Петя, какой ж тебе надо? –

За радостью сыном успела забыть,
Что он холостым жить намерен. – Отрада
Была б мне немалая бабкою быть!

Когда ж твоя свадебка? Уж налетела

Зима!» – Петру молвила строго потом. –
Болтают, что хворый ты! Это ли дело:
Полгода как здесь, а жены не взял в дом?!

Али ты с кем втихомолку гуляешь?» –

Петр в ответ покачал головой:
«Прознали б, коль так». – «Ну, гляди! Не обманешь?
Вправду ль особливой ждешь что ль какой?» –

«Жду», – молвил так, чтобы бранить пожалела.

Был Петр единственным сыном вдовы.
Рано – брюхатою мать овдовела.
Жили в нужде большой с сыном они.

Рос Петр упрямым, ни с кем не водился

Из сверстников, только как в школу пошел
От деревни за двадцать верст, там подружился.
Мальчика звали Архипов Антон.

Тот тоже в школу ходил издалёка –

Был из семьи путевых сторожей.
Жили от хвойного леса те сбоку,
В стороне от поселков, вблизи от путей.

За лесом густым тем как раз начиналась

Деревня Петра. Ее людной назвать
Никак нельзя было – всегда глушь считалась.
(Представится случай ее описать.)

Антон схож с Петром был: такой же упрямый,

Рослый и крепкий, но с детства с людьми
Сходился легко, слыл открытого нрава.
От школы домой было им по пути.

Петр бывал у Архиповых: те-то

Не голодали. По службе своей
Жили Антона отец-мать безбедно,
Сына они привечали друзей.

Много у них детворы собиралось

Разного возраста, ибо Антон
Был не единственным. Вот вдове радость!
И после школы дружили потом.

Вместе на фронт немца бить их призвали –

Как одногодков: октябрь стоял,
Шестнадцатый год. Первый бой принимали
Вместе. Антону последним он стал –

Везуч оказался! «Ты б, Петя, к Антону

Наведался что ли?» – «На что я ему?
Он по ранению был комиссован,
Раненный сразу же – в первом бою.

А я… мира ждал, сидя в грязных окопах.

Умней был бы – сбёг, как сбегали тогда.
Только вернулся – другая забота…
Зачем говорить? Ты всё помнишь сама».

Мать мало помнила, как сына взяли

Опять воевать, будто вместе с Петром
Память о дне этом страшном отняли…
Январь снежным был в году двадцать втором.

Тоска снова душу Петра одолела.

Непрошено вновь приходила к нему
Война в сновиденьях, и сердце болело
О чем-то известном ему одному.

«А что, в самом деле, проведаю друга, –

Решил. – Он, небось, уж слыхал про меня;
Что я воротился, жаль только друг друга
Нам с этой поры никогда не понять».

Поехал к Архиповым. Те давно жили

Не в сторожах: в Меховом во селе,
Куда дети в школу их прежде ходили,
Построили дом свой на радость молве.

Их в Меховом хорошо люди знали,

Ибо рождением были своим
Оттуда Архиповы-старшие сами.
Вернулись из будки далекой к родным.

Антона мать гостю, Петру, была рада.

(Уж про Антона чего говорить!)
Властная женщина. Муж ее взгляда
Боялся порой – так хотел угодить.

Любил он Матрену. Она выходила

Замуж – красавицей первой была,
Слова недоброго с уст не сронила,
После уж трудная жизнь доняла.

Скольких детей они с ней потеряли!

Было четырнадцать, выжило пять.
Прочих болезни да роды отняли.
(В будке одной ей случалось рожать.)

Крестили, понятно, не всех их. Считалось,

Что некрещеные будут в аду.
Как уж Матрена о тех убивалась!
Нравом резка стала всем на беду.

Муж ей прощал. С ней чего не бывало

Сгоряча, в пылу ссоры. Его на мороз
Ночью в исподнем одном выгоняла,
Бросив тулуп за дверь – чтоб не замерз!

Босой уходил от нее он по снегу,

Долго в селе не решаясь искать,
Надеясь скрыть стыд, никакого ночлега,
Стыда бы послушал – поминки б справлять.

Утром искала жена, находила

У дальней родни. Обнимала его
Она, целовала. А после бранила
Сызнова. Зла не держал на нее.

Был за ним грех: выпивал он. Однажды,

Когда в сторожах еще жили они,
Уехал муку молоть. Солнце уж дважды
Зашло. Мужа нет. Каб не вышло беды!

(Пшеницу они в сторожах не растили,

В округе зерно покупали.) Когда
К концу третьи сутки тревог подходили,
Мужа искать поспешила жена.

В отсутствие мужа сама обходила

Отрезок путей его. Дважды в день. Ей
Уйти из сторожки нельзя теперь было
По правилам – сторож быть должен при ней.

Нарушила правила. Уж представляла

Вдовой себя в страхе. Смотря мрачно вдаль,
Она на пригорке высоком стояла,
Сердце сжимала-давила печаль.

И вдруг… увидала его. Ехал пьяный,

Веселый. Не правил он – лошадь везла
По памяти. Разум затмило тут здравый
Матрене. С пригорка проворно сошла.

Крикнула лошади стать. Объясниться

С мужем хотелось ей здесь и сейчас.
Взгляд ее зоркий успел убедиться:
Один мешок пропил муки тот как раз.

Выпрягла лошадь. В словах не умела

Выразить гнева, что рвал грудь ее.
С мужем телега к земле полетела,
Тотчас потемнело в глазах у нее.

В чреве нещадная боль появилась.

Хлынула кровь. Муж поднялся с земли,
Стоном встревоженный. «Что приключилось,
Матрена?» – «Довел! Теперь вдовым живи!»

Схватил жену на руки. Понял всё скоро:

Надорвалась, опрокинув его.
Трезвея с ее угасавшего взора,
В больницу повез. Ехать им далеко.

«Не довезешь! Бог с тобою! Прощаю!» –

Услышал дорогой. Мешки сбросил он,
Лошади ношу весьма облегчая,
И, не щадя, гнал во весь уж опор.

Насилу поспел. Врач весьма подивился

Силе Матрены: «Вот баба!» – «Она
Со мной так за то, что в трактире напился
И пропадал там безвестно три дня». –

«Жена твоя будет жить. Только не сможет

Родить уже… Сколько ей? Сорок годов?» –
«Сорок пять. Знал я, что Бог нам поможет!
А детей народила». – «Ну, сам будь здоров!»

Прокофий от счастья рыдал. Не украли

Мешки с мукой. Он не поверил глазам:
Где их оставил, они и стояли.
Тут дал Прокофий вновь волю слезам.

Уж без жены-то пришлось потрудиться:

Стряпать, стирать, печь топить и с детьми
Малыми, точно супруга, возиться,
Дважды в день обходя в двойной мере пути.

Понял Матрену. Жена не умела

Долго зло помнить – избавил ее
От смерти; но сердцем мгновенно кипела,
Едва случись пьяным заметить его.

При всем том друг друга они обожали,

Дивя детей взрослых, и в годы свои
Друг друга в объятьях с охотой держали.
В их доме любил Петр чувство семьи.

Всё ведал. Матрена Петра отличала

С детства. Когда немцев бить уходил,
(Антона в солдаты как раз провожала),
Петру наказала, чтоб жив приходил.

Перекрестила его рукой нервно

После Антона – вот всё, что могла…
«Петечка, как ты?» – «По правде-то? Скверно». –
«Ранен был?» – «Нет». – «Ну! Так жизнь сберегла!

Другое забудется, – молвила тихо. –

Антона не брали… потом воевать.
Хромает – спасло, а тебе пришлось лихо!» –
«Как многим. Не век же о том толковать?» –

«Антон у меня шестой год как женатый.

Ты скоро ль думаешь?» Будто шутя,
Заметил ей Петр: жених не богатый –
Мало кому приглянется в зятья.

«А наживешь! – ему было ответом. –

Другие ль богаче? – Своих дочерей
Матрена окинула взглядом при этом. –
Грушеньку б взял нашу», – думалось ей.

И сама Груша об этом мечтала.

Глаз на Петра поднимать за столом
Она не решалась – так сердце пылало
Первого чувства теснимо огнем.

Ей давно нравился Петр. Невестой

Воображала себя только с ним,
Хоть и красавицей вышла известной.
Мила была многим, а ей – он один.

Даже не помнила, как приглянулся.

Тайно ждала его. Петр с войны
Приметней, чем помнилось Груше, вернулся –
Ее летам шрамы души не видны.

Что до Матрены, та всё понимала,

Но и надеялась… Груша была,
Как все Архиповы, очень упряма,
Не допускала, что даром ждала.

Не допускала, что мог он от пули

Сгибнуть, что мог послать сватов к другой,
В край не вернуться родной почему ли, –
Ей Петр на свете назначен одной!

По разнице лет, не воюй он, в невесты

Ему б не годилась, но даром судьбы,
Благоволящей мечте ее детства,
Были свободны решать жизнь они.

Петр и сам на себя удивился:

Только на Грушу разок поглядел,
Ее красотою немало смутился.
Ей восемнадцать! Поверить не смел.

Как она выросла! Как повзрослела!

Он по привычке ее вспоминал
Двенадцатилетней, которой глядела
В толпе, как на фронт первый раз уезжал…

Долго не виделись! «Грушенька-Груша,

Зачем ты такая? За мной пропадешь», –
Думал с тоскою. Предчувствие руша,
Сердце шептало: «Один раз живешь!»

И … послал сватов. «Небось, не посмеют

Теперь хворым звать!» – Уязвили слова
Такие Петра о себе тем больнее,
Чем пуще неправда их ясной была.

Архиповым-старшим весьма полюбилось

То, как посватался, – через родню,
Сам не поехал. Теперь что творилось
В селах! А он уважал старину.

Добрый ответ для Петра передали

Сразу. И пусть на селе языки,
Будто приданого ищет, шептали,
Архиповы были с решеньем легки.

Дать посулили за Грушей одеждой

Ее, ничем больше, – молву отведет
Это решенье, а дочка, как прежде
Принято, к мужу обшитой уйдет.

(В округе с достатком семья почиталась

Архиповых. Как умудрились нажить
Денег, когда всюду бедность считалась
Обычьем, о том будет срок говорить.)

Мать же для Грушеньки-дочки хотела

Самого лучшего. Соню шить в дом
Приданое Груше давно приглядела –
Славилась Соня искусным трудом.

Задаток большой дала. Соня смущалась:

Шить в чужом доме? Зачем? Для чего?
Али в своем никогда не справлялась?
«Вдруг станешь шить в тот же срок для кого?

Нам не успеешь. Уж я глядеть буду,

Чтоб не ленилась!» – Архипова ей
Молвила твердо, а спорить с ней худо;
Кто платит, тот прав, хоть и стыдно людей:

Архиповых сын, говорят, неженатый.

Меньший. Да, видно, судил помереть
Бог старою девой! Заказ был богатый,
А нет женихов, что о славе радеть!

Спросила у матери. Мать ей сказала:

«Шей с Богом, где молвят». Она про семью
Архиповых зла никогда не слыхала,
Но слышать случалось зато похвалу.

Матвея нельзя спросить мнения было –

Уехал работать в Москву. «Твой отец
Не стал возражать бы», – за мужа решила
Авдотья. Пришел тут сомненьям конец.

Соня вздохнула, судьбе покорилась.

Вещи в тот день же свои собрала
Вместе с машинкой, с родными простилась.
Матрена сама на свой двор отвезла.

Кликнула сына помочь им с вещами –

Чтобы снес в дом. Так как старший хромал
Сильно (не зря воевать-то не брали!),
Григорий родным за двоих помогал.

Тулуп враз накинул да вышел из дома

Он быстрым шагом. На Соню взглянул
Взглядом одним, и не надо другого –
Сразу в глазах ее он утонул.

Сразу почуял: жена его будет,

Встретил судьбу. Стал он с этой поры
Таким домоседом! Заметили люди.
Из дома не выгнать, хоть что посули!

К счастью, зима в эту пору стояла.

Соня старалась с заказом поспеть –
(Свадьба на Троицу). Если вставала
Днем от шитья, то поесть чтоб успеть.

Ее за столом, как родню, всегда ждали.

И, хоть достаток был виден в дому,
Слова о том никогда не сказали.
Ровню в ней все признавали свою.

Ровня и есть. «Не одной ли мы крови?» –

Как-то Матрена спросила сама.
«Нет», – неуверенным был ответ Сони.
Вглубь веков глянь – вся округа родня.

«Верю. Родню далеко свою знаешь,

Как все Поздняковы… А сын мой глядит
Как на тебя, уж, небось, примечаешь?
Что тебе сердце твое говорит?»

Соня в ответ ничего не сказала.

Комнату ей свою дали в дому,
Так не спала почти – боязно стало,
Что в ум вдруг придет быть к ней ночью ему.

«Зря не робей, – наказала Матрена. –

Коли мой Гриша обидит тебя,
Выйти живым не позволю из дома,
Хоть мне и сын – я уж буду не я!

Шучу! Он застенчивый парень, хороший».

Соня смущенно глаза отвела.
Сочтя, что сказала куда уже больше,
Матрена о том впредь речей не вела.

Соня ей нравилась. Как ладно шила!

И уж, конечно, нельзя отрицать,
Что и скромна, и умна, и красива, –
Сочетание редкое – надо признать.

Что ж, если сладится, пусть. Будет рада!

Гриша в семье ничего не скрывал,
Что полюбил Соню с первого взгляда,
Это и пес на дворе их слыхал.

Матери сын спешил первой признаться:

«Готовь, мать, две свадьбы на Троицын день».
Так и сказал. Но в любви объясняться
Не торопился – не время теперь.

Соня сперва его очень робела.

Как он глядит! Сразу всё поняла,
Хоть и сознаться себе не умела,
Что полюбить его тоже могла.

Видный был парень! Высокий, кудрявый,

Голубоглазый. Считаться в селе
Мог женихом Гриша первым по праву,
Да при небедной к тому же семье.

Только… невест до сих пор сторонился –

Ни одна не пришлась к сердцу… Сверстников он
Закрытой душою как будто дичился, –
Нравом совсем не такой, как Антон.

Замкнутый, только своим доверялся,

Но тем уж полностью. Стал приходить
К Соне он в комнату, будто старался,
В шитье ей, заради сестры, подсобить.

То в клубок нитки усердно смотает,

То подаст что-то. А как его гнать?
Сын ведь хозяйский! Где хочет, бывает!
Но и душа не велит прогонять.

Очень уж ладный! Тепло сердцу было

От его взгляда. Не помня себя,
Всю свою жизнь ему Соня открыла.
(Только о финне молчала она.)

Он ей в ответ поверял свою тоже:

В Питере жить и ему довелось.
Работал в пекарне там. Так осторожно
Чувство в груди у нее занялось.

И, может быть, уж не столько боялась,

Что ночью придет к ней, как ей самой
Этого втайне невольно желалось…
Моложе казался на год на другой.

В армии не был. Причин не спросила.

Знала, что белый билет, отчего,
Ей неудобно расспрашивать было;
Больше про Питер пытала его.

Где жил? Почему? «У двоюродного брата.

Он там женился, а мне посмотреть
Шибко хотелось столицу когда-то.
Так и остался. Село что жалеть?

Учеником стал у пекаря. Мама,

Правда, в пекарне работу мою,
Как стало известно ей, так осмеяла,
Что не мужская. Уж здесь не пеку.

А пекарь был добрый. Свой угол мне тоже

Давал, я от брата к нему не пошел
Сам – у родни больше нравилось всё же.
Детишки у брата пошли – хорошо!

Воля б моя – по сей день бы остался.

Пекарня закрылась. Как брат за меня,
Что сыщет работу другую, вступался!
Мать всё, как обычно, решила сама.

Приехала. Я не ослушался маму –

Вернулся домой. Долго в Питере жил –
Три года! В селе у меня друзей мало.
Точнее, не знаю, есть хоть ли один.

Приятели Грушеньку нашу глядели.

Красавица! Каждый хотел от меня,
Чтоб его похвалил ей, но я в таком деле
Сестре не советчик ведь… Дружба прошла».

Рассудительность Гриши по тем словам знала.

Всё, что когда-либо ей говорил,
Отклик живейший души вызывало…
Селу лошадей летом прошлым добыл.

На Украину поехал за ними,

Хоть и опасно – Махно. Повезло:
В поезде бабы под юбками скрыли,
Как стал тот брать с поезда, – чудо спасло.

Не для нее ли? «А то б расстреляли! –

Ручался Григорий. – К Махно б не пошел
В банду я, пусть бы хоть как зазывали.
А кто отказался, тот смерть и нашел».

Обратно – ночами. Вернулся Григорий

С восьмью лошадьми. Вспоминала сама
Соня, каким здесь встречали героем!
Шесть из них скоро семья продала.

(Уж у кого тогда деньги водились,

В войну? И за нитками ездил потом,
И за иным, оттого и нажились.)
А то на быках всем пахали селом.

Потом и другие поехали тоже –

Кто где сумел, там достал. На селе
Хорошая лошадь и жизни дороже.
Семье Сони пахали – спасибо родне.

Им самим отдали лишь жеребенка

Малого: мать померла у него.
Жалели его в семье точно ребенка,
Ходили за ним уж не хуже того.

В доме держали. Матвей печь поправил –

Стало теплее. Роману простить
Не мог, что семью его в доме оставил
Сыром смерти ждать. Должен был приютить!