Добрее одиночества

В ее комнате в Пекине осталась коробка с романами – в их числе был «Доктор Живаго»; она не захотела продать книги перед отъездом, хотя знала, что не вернется и не будет перечитывать. Книги верой и правдой служили ей два последних школьных года. Шаоай и ее родителей тогда уже не было в их дворе. Жуюй по-прежнему училась в ее школе, но перешла на пансион и, когда они встречались в школе, не говорила ей ни слова. Бояна родители забрали к себе и перевели в школу при университете; по выходным, когда он появлялся в их дворе, навещая бабушку, Можань либо находила предлог, чтобы куда-нибудь уйти, либо сидела у себя, зарывшись в толстый роман, переведенный с русского или с французского. Раньше она не так много читала художественную литературу, но эти романы, чьи герои носили длинные и плохо запоминающиеся имена, давали ей успокоение: даже самые сложные истории несли с собой ясность, которой она не находила в окружающем мире, и каждый персонаж принимал свою судьбу безропотно, доктор Живаго умирал, разминувшись с Ларой, Лара прощалась с ним и со счастьем.

– Вы ведь молоды, – сказал Йозеф.

Можань хотела резко ответить, что только глупые люди воспринимают возраст так примитивно. Но чужой человек был добр и всего лишь сказал о том, что видел. Можань было без двух месяцев двадцать три. Когда твоей молодостью восхищаются, хотя ты видела тупик, в который ведет молодость, – это, может быть, в какой-то мере утешает, но этого недостаточно, чтобы забыться. Йозеф мог в своем возрасте уйти в святилище воспоминаний, а у Можань впереди были годы, десятилетия. Она жалела, что ей не столько лет, сколько ему: необходимость жить дальше, когда прожитого уже хватает, превращает человека в усталого имитатора.

Можань принялась вытирать салфеткой стол вокруг своей чашки, думая о замечании Йозефа: на него должен быть правильный ответ, но она не знала какой. Когда снова подняла глаза, ей по лицу Йозефа стало ясно, что он сказал что-то, но не хочет смущать ее, повторяя еще раз. Чтобы не молчать, она спросила его, бывал ли он в тюрьме раньше.

Нет, сказал Йозеф, сегодня первый раз; он и все, кого он знает, – законопослушные граждане.

– Не то чтобы это здорово окупалось, – добавил он.

Такому человеку, как Йозеф, любопытно, должно быть, заглянуть в другой мир, испытывая довольство от собственной разумно оберегаемой жизни. Но жизнь – любая жизнь – защищена хуже, чем он думает. Может быть совершено – или, еще хуже, наполовину совершено – преступление, и неоконченное убийство может быть хуже убийства спланированного и хладнокровно осуществленного. Но всего этого Можань не сказала Йозефу ни тогда, ни потом.

Чуть погодя Йозеф завел речь об Алене – о том, как его с ней короновали как богемского принца и принцессу на чешском празднике в 1952 году, как год спустя она выиграла в их штате конкурс аккордеонистов. Аккордеонистов? – вполголоса переспросила Можань, но ничего не добавила, и Йозеф кивнул: да, не самый обычный инструмент в этой стране, но оба они, и он и Алена, на нем играли, как все дети чешских иммигрантов. Их деды и бабушки перебрались на другой континент из соседних деревень, их отцы были собутыльниками, одинаково любившими маринованный говяжий язык. Можань было ясно: брак между Йозефом и Аленой удался, детей они растили с попечением о том, что для них будет лучше, друзьям были верны, историей прежних поколений дорожили, десятилетия памяти добросовестно хранили в семейных альбомах. Когда Йозеф заговорил о несчастном случае с Аленой, Можань увидела, что его глаза увлажнились. Кое-чем легче делиться с чужим человеком, когда приближается пора с ним прощаться; смерть не такую мрачную тень отбрасывает в сердце прохожего.

Перед тем как они расстались, Йозеф спросил Можань, есть ли у нее планы на ее первый День благодарения в Америке. Она сказала нет, и он предложил отметить праздник с ним и его семьей. Он умолчал о том, что это будет первый для него и его детей День благодарения без Алены, но Можань догадалась. Потому ли она приняла приглашение, что чужие раны всегда к чему-то побуждали, оправдывали ее существование? После развода у Можань возникла привычка придирчиво рассматривать все в своих отношениях с Йозефом. В конце концов, вся эта история – два года они встречались, потом три года жили в супружестве – история, не имевшая никакого отношения к ее жизни в Китае, сохранилась целиком, точно в янтаре, и была единственной, у какой она могла найти начало и конец; но даже в этой простой истории она, разглядывая ее пристально, видела мало смысла. Что если она нашла бы повод и отклонила бы приглашение Йозефа, как отклоняла все подобные приглашения и тогда, и позже?

Но в тот вечер в кафе ответить Йозефу согласием было только естественно: пригласить человека, приехавшего в новую для себя страну, – хороший, добрый поступок. Давая ему свой номер телефона, она сказала, как ее на самом деле зовут.

– Как вас лучше называть – какое имя предпочитаете? – спросил Йозеф.

– Не имеет значения, – ответила она, хотя знала, что имеет.