Добрее одиночества

– Что ж, тогда будем называть вас Можань, – сказал Йозеф, и она обратила внимание, что он охватил этими словами и своих родных. – Ваше имя что-нибудь означает? Я слышал, что все китайские имена значащие.

Такое имя, как у нее, может записываться разными способами, сказала она. Иероглифы, которые выбрали для нее родители, означают тишину, тихий нрав.

– Молчаливость?.. – попыталась она уточнить, но затем сказала, что скорее это сдержанность. – Это значит, что человек склонен хранить свое мнение при себе.

Какое странное имя для ребенка, ожидала она услышать от Йозефа, но он только кивнул, как будто не усмотрел ничего необычного. И она пожалела, что отказалась от Лары, которая была бы совсем другой: привлекательной, дерзкой, таинственной.

Уезжая из Китая, Можань знала, хоть и не сказала родителям, что никогда не вернется; не сказала она этого и Бояну, когда за несколько дней до вылета попросила его устроить ей встречу с Шаоай. К тому времени они уже были чужими друг другу: Можань выбрала университет в Гуанчжоу – самый дальний от Пекина, какой могла, а Боян и Жуюй поступили в один и тот же университет в Пекине, но на втором курсе Жуюй внезапно бросила учебу и вышла замуж, чтобы уехать в Америку.

Дядю и Тетю, должно быть, предупредили о визите Можань: они оба ушли до ее прихода, оставив Шаоай на попечении Бояна, который помогал ей двигаться по квартире, пуская в ход сильные руки и терпеливые слова. Вещество, искалечив мозг Шаоай, оставило ее почти слепой и с разумом трехлетнего ребенка. Потерявшая нормальное зрение, Шаоай приблизилась к Можань, сидевшей на краешке стула, и придвинула лицо совсем близко, как будто могла за один раз увидеть только губы, или нос, или кусочек щеки. Бормотание Шаоай было бессвязным, и перепады ее настроения – то смех, то плач, то скулеж, – казалось, нисколько не смущали Бояна и не повергали его в уныние. Его лицо, в котором появилась незнакомая Можань суровость, уже не было мальчишеским, и она чувствовала себя приниженной тем, что угадывалось под его мягкой властностью в отношении Шаоай и безукоризненной вежливостью с самой Можань: это был человек, нашедший в жизни все решения, в каких нуждался, и готовый, как и другими, пожертвовать ею, если она каким-нибудь образом будет ему мешать.

Пробыла она там недолго. Опасная полнота Шаоай и то, как неожиданно она могла метнуться из одного угла комнаты в другой, привели Можань в нервное состояние, облегчить которое, она видела, Боян желания не имел; более того, ее беспокойство, казалось, доставляло ему какое-то мстительное удовольствие. Уже не один год как он выдвинул причину, по которой прекратил их дружбу: из-за своего чувства к нему, более сильного, чем детская привязанность, она несет главную ответственность за нераскрытое преступление.

Будь Можань другим человеком, она в той квартире восстала бы против его несправедливости: за трагедию легче предъявить счет кому-то персонально, чем обвинить в ней судьбу, которая бьет по всем без разбора. Но гордость удержала ее. Она не хотела выглядеть так, будто выпрашивает у него прощение.

Проводив ее к выходу, он вложил ей в руку свою визитную карточку. «Не забывай нас», – проговорил он медленно и, не успела она ответить, закрыл за ней дверь.

Очень хорошо ее зная, он понимал, что делает, налагая на нее это заклятие, и вся самозащита, на какую она была способна, состояла в стараниях не думать о том, чего не могла забыть. Если забвение – это искусство изъятия человека, места из своей истории, то Можань знала, что никогда не достигнет в этом искусстве подлинного мастерства. Она была скорее прилежным ремесленником и неустанно, не теряя бдительности, совершенствовала в себе более скромный навык: не оглядываться, не думать о прошлом.

Не так вела бы себя женщина по имени Лара – она выбрала бы, что из прошлого забыть, а что взять с собой в лучшую жизнь. После развода у Можань надолго вошло в привычку называть себя Ларой, заказывая кофе в «Старбаксах». Однажды в бостонском аэропорту она познакомилась с другой Ларой: обе ждали кофе, обе двинулись к стойке, когда одну из них выкликнули. Другая Лара сказала ей, что у ее родителей был период, когда они благоговели перед всем русским, вот и назвали ее Ларисой – Ларой – в честь героини русского романа. Но потом им надоело хипповать, и ее младшим сестрам они дали более нормальные имена: Дженнифер, Молли, Эйми.

Странно, думала Можань сейчас, пристегиваясь и ожидая взлета, какую собираешь коллекцию ненужных воспоминаний. Она легко могла вызвать в памяти ту Лару из бостонского аэропорта: рыжая шевелюра, усталость в глазах, когда она заговорила о родителях, «зимующих» – Ларино слово – во Флориде. Она с ними не очень близка, сказала Лара, как и три ее сестры. «У меня есть подруга-психолог, она мне твердит: в холодильнике пусто, перестань к нему бегать», – сказала Лара, глотая кофе с голодным неистовством.

10

Сестра Лань и брат Цзэчэнь!