Добро пожаловать в реальный мир

Ему хотелось ощутить этот дождь непокрытой головой. Хотелось почувствовать, как он просачивается сквозь его до смешного здесь нелепое кашемировое пальто. Подобный визит уж точно не стоило бы предпринимать в радостном сиянии летнего солнца.

Оставив позади лимузин, Эван двинулся вверх по крутой тропе, идущей через кладбище. Старые могильные камни стояли как попало, некоторые даже повалились, все заросло высокой травой. Требующие ремонта надгробия были повязаны желто-черными лентами, очень похожими на те, которыми огораживают место преступления в американских полицейских боевиках. Это было, конечно, безобразие, и кто-то должен был этим озаботиться. В сравнении со старым кладбищем мемориальный сад на вершине холма выглядел на удивление новеньким и ухоженным. Об этих могилах никто не забывал. Ряды строгих белых камней резко выделялись на фоне унылого пейзажа – последние коварные терриконы уже много лет назад были разровнены под давлением общественности. После той трагедии была устроена одна общая погребальная служба, и плач от нее разносился по всей долине к окрестным селениям.

Меган Дейвид, только что получившая своего мужа и дочь после их погребения под оползнем, вынуждена была снова предать их земле. От этого тягостного испытания она так никогда и не оправилась. Едва ли не за одну ночь ее волосы совершенно поседели. Без всякой на то логики она винила в обрушившейся трагедии себя: дескать, ей не следовало отпускать детей на ту злополучную репетицию и надо было найти хороший предлог оставить мужа дома. Но Эван-то знал, что на самом деле мать тут совсем ни при чем – это целиком и полностью его вина.

После того несчастья уже ничто не вернулось в прежнюю колею.

Вместо того чтобы тихо и мирно оплакивать погибших, община выступила против шахтного начальства, которое она винила в случившемся: управляющие игнорировали постоянные тревоги рудокопов насчет проблем с вентиляцией в забое.

Мать Эвана никогда уже больше не вязала вечерами, и тот испорченный красный свитер оказался ее последним изделием. Так она его и не починила. И больше никогда не пекла мама свои восхитительные булочки. И подолгу не замечала на мебели пыль. И больше не звучали удивительные пластинки с оперными записями. Единственное, что слышалось теперь в доме, – так это тиканье часов.

Тогда не принято было устраивать психологические беседы, и невозможно было как-то выговориться или выплакать свое горе. Ты должен был просто зажать свои чувства в себе, закрыть от всех, понадежнее упрятать. С Эваном никто не заговаривал на улице. Никто не встречал его радостными приветствиями. От него отворачивались, как будто он был слишком отвратителен, чтобы на него смотреть. С того дня он больше никогда не играл с Диланом Хьюзом. Сталкиваясь в школе, они с неловкостью глядели друг на друга, и Эван всякий раз гадал, испытывает ли его бывший приятель то же чувство вины, что и он, сумев выжить тогда, когда столько людей погибло. Он ходил с матерью в часовню, они вместе читали молитвы и слушали псалмы. И хотя никто об этом не заикался, но каждый в их деревне сознавал, что община потеряла самые сильные и чистые певческие голоса. Из Лланголетского мужского хора выжили только пятеро, и после случившегося несчастья они никогда уже не пели. Сам Эван тоже не мог петь псалмы и гимны, даже если бы и захотел: от них у него в горле застревал тугой комок, и он не мог выдавить ни слова.

Его мать уже ничто на свете, казалось, не интересовало. Когда его прежде высокие учебные достижения стали потихоньку съезжать, она нисколько его за это не журила, хотя отец бы точно устроил разнос. Невыполнение домашних заданий теперь оставалось безнаказанным. Эван мог неделями ходить с немытой шеей, а его мать этого даже не замечала. Дэй Дженкинз перестал его задирать, хотя рядом уже не было Гленис, чтобы за него вступиться. И больше уже по дороге в школу Эван не распевал битловских песен…

Эван медленно шел вдоль рядов надгробий, читая надписи на могильных камнях. Сколько же до боли знакомых там имен! Вот Рис Уильямс, его лучший друг; вот Идрис Эдвардс. Вот Мерфин Дейвис, исключительный бегун, неизменно получавший медали на всех спортивных состязаниях в школе. Вот Хивел Оуэн, который своими дурацкими остротами и кривлянием умел рассмешить весь класс. Прирожденный артист из него бы вышел. Как же рано погасли их короткие жизни!

За детскими могилами вытянулись длинными шеренгами надгробия шахтеров, погибших под землей. Эван искренне надеялся, что теперь-то они получили в подземных чертогах какое-то успокоение.