Доброе имя

Дорохов. Разберись с этими письмами особенно внимательно. Так, чтобы комар носу не подточил! Я сегодня говорил о тебе в обкоме — на ближайшем бюро твой вопрос еще не стоит, но на следующем будут утверждать тебя. Я добился. Так что учти! (Встает, подает Черданскому руку.) Ну, держи. Звони, если что. (Уходит.)

Черданский. Ну и лентяй божий! В присутствии Брыкина еще стесняется, высиживает, а при мне просто персональным пенсионером стал!

Входит Санников.

Санников. Николай Борисович, у меня сомнения…

Черданский. Какие еще там сомнения?

Санников. Этот Андрюшин, как мы только вышли от вас, сел за стол, вынул записную книжку, толстую-претолстую… Я с ним говорю, а у него руки потные, записная книжка засаленная, вся исписанная фамилиями, и почерк мелкий-мелкий!

Черданский. Ну и что?

Санников. Не знаю, как вам объяснить… А вдруг он все наврал про Твердохлебова? Просто опорочил его доброе имя. А?

Черданский. Да вы человека-то слушали, когда он перед вами вот тут говорил? Чуть не плакал! Или все пропустили мимо ушей? (Иронически.) Руки потные, книжка засаленная, почерк мелкий, нос некрасивый — аргументы серьезные, ничего не скажешь!

Санников(смущенно). Я же ничего не говорю, Николай Борисович, у меня только сомнения…

Черданский(уверенно). Поменьше интеллигентских сомнений и побольше чутья! Теперь доказать, что мы правы, для нас — дело чести! А что мы правы — я ручаюсь вам всем своим нутром газетчика. Ясно?

Санников(не особенно решительно). Ясно.

Черданский. Ну, так идите и заканчивайте!

Санников уходит. Черданский один. Выражение его лица сразу меняется. С сомнением посмотрев на папки Андрюшина, он встает из-за стола и несколько секунд в задумчивости шагает по комнате, бормоча себе под нос все одну и ту же фразу: «Черт его знает…» Наконец он снова садится за стол и, покончив с колебаниями, ударяет по столу кулаком.

Доброе имя! Там уж доброе или не доброе, а правы будем мы!

Занавес

Действие второе

Картина третья

Комната отдела писем в первом этаже редакционного здания. Четыре канцелярских стола, большое окно. У одной из стен — шкаф с картотекой и несколько шкафов с папками архива. За ближайшим к двери столом стучит на машинке Катя. Нетерпеливо посмотрев на часы, продолжает стучать.

Входит Санников.

Санников. Одна?

Катя. Ну, кончилось?

Санников. Заканчивается. Меня только спросили — и отпустили. Редактор говорит, что мы в основном правы.

Катя. Кто это — мы?

Санников(затянувшись трубкой). Ну, Черданский. Отчасти я…

Катя. Эх ты, «отчасти»!

Санников. Напрасно злишься. Надо иметь мужество признавать, когда вы неправы. Так и редактор сказал вашей Крыловой. (Пауза.) Даже у меня лично раньше были сомнения. А теперь все, как на ладони.

Катя. Какие это у тебя были сомнения?

Санников. Так, интеллигентские. И еще редактор сказал, что ваша Крылова забыла, что отдел писем при газете, а не газета при отделе писем! Понятно тебе?

Катя. Понятно. Я-то хоть при отделе писем, а отдел писем все-таки при газете. А ты при своем Черданском — и все!

Санников(с достоинством). Не особенно принципиальная реплика. Может, нам с тобой лучше все-таки раз навсегда выяснить наши отношения? Я тебя буду ждать ровно в восемь напротив, в сквере.

Катя, не отвечая, пробует печатать на машинке, но буквы то и дело заскакивают. Санников, помявшись, уходит.

Катя. Вот, даже машинку из-за него испортила!

Входит Акопов.

Акопов. Ну, где у вас письма железнодорожников? Может, что-нибудь в полосу поставлю. Только поскорей давайте, а то меня самого торопят!

Катя. Вот, только что перепечатала. (Передает ему письма.)

Акопов. А Вера Ивановна все еще на разборе дела?

Катя(взглянув на часы). Уже два часа, как у редактора! Мне, знаете, Константин Акопович, даже приснился вчера этот Твердохлебов. Такой маленький, худенький, в очках. И плачет.

Быстро входит средних лет невысокий худощавый Посетитель в очках.