Доброе имя

Катя в первую минуту смотрит на него почти испуганно.

Посетитель в очках(быстро). А письмо ведь уже два месяца у вас лежит!

Катя. Не может быть! Чье письмо?

Посетитель в очках. Мое! Насчет Краснохолмского трубопрокатного завода.

Катя. Оно не лежит. Оно расследуется.

Акопов. Могу подтвердить, потому что сам ездил в Краснохолмск. Письмо не только расследуется, но и частично уже использовано у нас в статье.

Посетитель в очках. Вот именно, что частично. Вопросы борьбы за план поставили, а качества коснулись?

Акопов. Будет вторая статья, коснемся и качества.

Посетитель в очках. Улита едет, когда-то будет, а у меня трубы при монтаже — каждая двадцатая в брак идет! Меня, как заказчика, если хотите знать, при таком качестве их план не интересует. Пусть они его хоть и не выполняют!

Акопов. Ну, это уж вы, положим, загнули!

Посетитель в очках. Ясно, что загнул! А чего у вас этот Акопов свои статьи, как романы, в двух частях пишет! В первой — про план, во второй — про качество. А я — волнуйся! А вдруг — он писатель, вдруг у него так и останется: «продолжение следует»?

Акопов. Не волнуйтесь, не писатель он. Будет и продолжение, и окончание. Пойдемте с вами к этому Акопову в промышленный отдел, соберемся все вместе и доругаемся!

Посетитель в очках(Кате). До свидания.

Катя. А вы мне и здравствуйте еще не сказали.

Посетитель в очках(неожиданно мягко улыбнувшись). Здравствуйте. Знаете, прямо с монтажа. Гоним, чтобы к праздникам кончить, а тут эти трубы! (Представляясь.) Токмаков, со строительства газопровода. Ваш адрес?

Катя. Наш адрес?

Посетитель в очках. Нет, личный ваш адрес!

Катя(удивленно). Улица Калинина, девять.

Посетитель в очках. Раз так — значит к празднику в квартиру газ получите! Даже несмотря на этот трубопрокатный, будь он неладен! Все равно получите!

Посетитель в очках выходит вместе с Акоповым. Через секунду Акопов приоткрывает дверь.

Акопов(просунув в дверь голову и подмигнув Кате). Маленький, худенький, в очках и плачет, а? (Скрывается.)

Входит Крылова. У нее расстроенный вид.

Катя. Вера Ивановна! Расскажите, как было? Чем кончилось?

Крылова. Сначала три раза выступал Черданский — не дал никому рта раскрыть! А потом редактор сказал речь, что с фельетоном теперь в общих чертах для него дело ясное и что газета в основном права. Что я сама требовала расследования, а теперь, когда оно обернулось против меня, — спорю из упрямства, что мне не дорога честь газеты и мое поведение само похоже на склоку!

Катя. А вы?

Крылова. Я от неожиданности даже не нашлась, что ответить. Только сказала, что все это неправда!

Катя. А потом?

Крылова. А потом — вот сижу с тобой и рассказываю. (Помолчав.) Как он не понимает, что мне не меньше, чем ему, хочется, чтобы фельетон был верным! Но в то же время я чувствую, что в этих письмах в защиту Твердохлебова есть какая-то правда. Или я вообще не разбираюсь в письмах, а, значит, и в людях. А тогда, какого черта я здесь околачиваюсь? Зачем я нужна?! (Помолчав, решительно.) Нет, все равно не соглашусь! (Вынув из ящика стола пачку писем.) Садись, я тебе сейчас сводку всех писем продиктую. Ведь вот, уже одиннадцатое пришло! Одиннадцатое! Ну пусть, как они говорят, он одно организовал, другое… Но не все же? Никогда в это не поверю!

Катя. Мне Санников машинку испортил.

Крылова. Как?

Катя. А так, вместе с настроением! Пойдемте в машинное бюро, я вам там на чьей-нибудь свободной машинке напечатаю.

Крылова и Катя выходят. Некоторое время в комнате никого нет. Входит Широков, присаживается на подоконнике, закуривает. Входит Черданский.

Черданский. А я тебя всюду ищу.

Широков. А я здесь.

Черданский. Пришел утешать?

Широков. Не знаю. Все вроде так, а какой-то осадок на душе!

Черданский. А ты взболтай, чтоб не было осадка. (После паузы.) Хотя в известном смысле и я разделяю твое беспокойство.

Широков. Мне, напротив, показалось, что ты спокоен за результаты расследования.

Черданский. Я — да. Но Крылова не смирилась со своим поражением, и я уверен — будет раздувать историю дальше. И позиция Брыкина мне не понравилась. Номер у него, видите ли, горит! Некогда сидеть! А на самом деле ушел только потому, что хотел на всякий случай оставить себе руки развязанными.