Доброе слово

— Хаджи галеф оско омар бен хаджи ибн ал госарах. — И продолжал дальше: — Абу келб. Ибн кисмет. Ибн самум. Ибн дьяур.

— Прекрасно, прекрасно, — восторгался пан Матиаш моими познаниями. — К тому же, — сказал он и, обращаясь к колбаснику, добавил: — У этого мальчика блестящее будущее. Найдите мне еще такого же в его возрасте.

— Да расшибись я в лепешку, все равно не найду. Сколько тебе лет, сынок? — спросил меня пан Гумпал.

— Скоро будет десять, — ответил я. И двое мужчин снова изумились.

— Знаешь что, Сверчок? — сказал пан Гумпал. — Мы совсем забыли о пане Чинчере. Бьюсь об заклад, что у него подводит живот и что он клянет тебя почем зря. Вот тебе колбаса. Отнеси ему ее и тут же возвращайся.

Пан Чинчера и впрямь уже метал громы и молнии, но я не хотел ничего ему объяснять и быстро удрал от него.

Приближалось время ужина. В лавке колбасника собрался народ. Те, что заказали себе сосиски и хотели их съесть в лавке, уже сидели за столиком, другие, торопясь домой, просили завернуть покупку в бумагу. Теперь народ валил валом, и у пана Гумпала было полно работы. И все же он встретил меня улыбкой и явно был рад тому, что я вернулся и он сможет похвастаться мною перед своими посетителями.

— Вот этот мальчик без запинки говорит по-арабски, — сообщал он, показывая на меня.

— Он араб? — спросил кто-то.

— Почему он должен быть арабом?

— Вы же сказали, что он свободно говорит по-арабски.

— Но он не араб. Ты, сынок, араб?

— Не знаю, наверное, нет, — растерялся я.

— Видите, он не араб, — сказал пан Гумпал.

В лавку вошел еще один покупатель; услышав конец разговора, он огляделся и спросил:

— Кто здесь араб?

— Нет здесь арабов, — ответил пан Гумпал, — но вот этот мальчик, который, кажется, и до трех считать не умеет, отлично говорит по-арабски. Об этом и шла речь.

— Но он же не араб?

— Об этом я и толкую! — в отчаянии воскликнул паи Гумпал.

— А почему он говорит по-арабски?

— Это уж вы его сами спросите.

— Я не все время говорю по-арабски, иногда только, — сказал я.

— Да перестаньте вы, — мрачно произнес мужчина, евший сосиски. — Ну что особенного, если кто-то говорит по-арабски?

— Позвольте, вы говорите: «кто-то». Но если по-арабски говорит вот такой мальчуган, разве в этом нет ничего особенного? — вмешался пан Матиаш.

Тому посетителю, что ел сосиски и сидел за столиком напротив пана Матиаша, явно хотелось поспорить. Насмешливо взглянув на пана Матиаша, он сказал:

— Если ему охота говорить по-арабски, пусть говорит по-арабски. Почему бы ему не выучить арабский язык?

— Послушайте, — неожиданно с раздражением заявил пан Гумпал, — мы все усложняем. Вы когда-нибудь видели, чтобы десятилетний мальчик был епископом? Или генералом? Или главой правительства? Или чтобы такой мальчик дома сконструировал дирижабль и отправился на нем на Северный полюс? Ну, а перед вами ребенок, который так бойко болтает на чистом арабском языке, как истый араб. И это вам ничего не говорит?

— Пан Гумпал, что это вы валите все в одну кучу? — раздалось сразу несколько голосов.

В эту минуту пан Гумпал забыл, что он хотел сказать, и уже не смог закончить своей сложной мысли. А в том, что он начал и не договорил, не было ни ладу ни складу, и никто не мог догадаться, что он хотел выразить этими словами. Увидев, что его никто не понимает, колбасник махнул рукой и стал молча обслуживать посетителей. Время от времени он бросал в мою сторону жалостливый взгляд и видел, что я стою посредине магазинчика как в воду опущенный. Человек, евший сосиски, заплатил и ушел, и тогда пан Гумпал, кивнув мне, сказал:

— Не обращай внимания, сынок, на эти глупые речи, садись за столик около пана Матиаша, он тоже ученый и образованный человек. Закажи себе, что пожелаешь. Прими мое гостеприимство в знак уважения и благодарности за радость, которую ты мне доставил. Все привыкли ругать молодежь, а я бы поставил тебя в пример подобным оскорбителям. Выбери, что хочется, не церемонься.

Я был очень смущен всем происходящим; при виде колбас разнообразнейших сортов у меня потекли слюнки, и я не знал, чему отдать предпочтение.

— Юноше хотелось бы попробовать всего понемножку, — сказал пан Матиаш. — Дайте ему ассорти, или «баштонаду», и три соленых рогалика. Вы увидите, он с этим справится.

И пан Матиаш предложил мне сесть рядом с собой.

— Пан доктор, — обратился пан Гумпал к пану Матиашу, ставя передо мной блюдо с нарезанной колбасой, — для некоторых людей, которые, возможно, так же понятливы, как безнадежные болваны, для них все на свете — обычное дело. А если кто-то знает чуть больше, чем они, что не так часто встречается, то для них в этом нет ничего особенного.

— Кто не умеет ничем восхищаться, — сказал пан Матиаш, — тот достоин сожаления.

И мы покинули колбасную лавку. На улице пан Матиаш сказал:

— Если хочешь, проводи меня домой. Я живу недалеко отсюда. На Козьей площади.

— Я провожу вас, — сказал я.

Я пошел около него слева и старался шагать так же медленно и чинно, как этот милый старик. По дороге он рассказал, что у него огромная библиотека и что это, собственно, и составляет все его богатство.