Доброе слово

— Я бы сказала, что фантазии у тебя даже в избытке. Спустись на землю! Нужно было написать: «Весной дни длиннее, а поэтому мы едим больше хлеба. Но зато можно ходить босиком, а это значит — можно сэкономить на ботинках».

Это мне тоже не понравилось.

Третьего братишку спорт не привлекал, не было у него и чувства юмора, он был неразговорчив, его интересовали изобретатели и их открытия, он пытался сам изготовлять дома стекло, варить пиво, сконструировать телескоп, сделать веревочную лестницу и проникнуть в тайну шифровальных ключей.

И он мне тоже не мог ничего посоветовать.

Пан Матиаш интересовал меня еще и потому, что умел писать стихи. И пану Гумпалу я завидовал, потому что он увлекался стихотворством; продавая в парке в маленькой лавочке пражские колбаски, он говорил, что «колбасы продает и стихи о них поет». Он величал себя поэтом, потому что писал в «Наш край» рекламные стишки о своих колбасах и сосисках. Кроме этих двух знаменитостей, в нашем городе было много других людей искусства. Школьный сторож пан Беспалец умел набивать чучела птиц и ласок, красильщик пап Мила Андел был отличным актером и режиссером, маляр пан Бамбуле Ян умел разрисовывать занавесы, кулисы и картины. А наших музыкантов и пересчитать невозможно! Я еще забыл упомянуть о двух танцовщицах, барышнях Дрдловых, отец которых торговал кониной. Кроме того, в городе у нас были также два фокусника.

Все они вызывали у меня честолюбивое стремление участвовать в каком-нибудь честном состязании и делали меня нетерпимым к посредственности. Хотя я не очень верил в свои таланты, в глубине души я все же утешал себя тем, что и у меня могут обнаружиться какие-то способности к разным видам искусства. К каким — это мне не было ясно.

Для фокусника мне не хватало чувствительных пальцев, а у актеров мне не нравилось, что они должны играть все подряд, не только героические роли, но и хвастунов с прилепленными носами, бедолаг и неудачников, клеветников и негодяев, которых ждет заслуженное возмездие и которые у людей вызывают лишь смех.

Но в жизни бывает всякое. Один-единственный случай может вскружить тебе голову.

Построишь воздушный замок — и ходишь как помешанный.

Вознесешься в небеса — и вдруг шлепнешься на землю.

Мой одноклассник Витек Кучера одолжил мне трубу, когда я пообещал, что дам ему прочесть «Сына охотника на медведей». И случилось то, чего не должно было бы случиться; этот богоугодный латунный музыкальный инструмент я принес домой. Едва только я попытался извлечь из него воспринимаемый человеческим ухом звук, как в дверях появился дядя Микулаш, мой крестный, плотник из Дуби Горы и деревенский музыкант, который умел играть на всем, даже на пиле.

— Ай-ай-ай, парень, — воскликнул он, лукаво улыбаясь, — труба не желает тебя слушаться. Ты напускаешь в нее слишком много воздуха, и она пыхтит, как человек, страдающий одышкой.

— Я первый раз держу ее в руках, — сказал я. — А завтра сыграю, что вы захотите.

— Завтра? — недоверчиво спросил дядя.

— Или позднее, — уточнил я.

— А ты знаешь, как на ней играют? Это труба-бас — флюгельгорн.

— Витек, который мне ее дал, показывал, как играть.

— А ты знаешь, зачем эти клапаны?

— А чего тут знать?

— Ну тогда хорошо, — сказал дядя.

— Почему вы говорите «ну тогда хорошо»? — спросил я.

— Сдается мне, ты чудо-ребенок. Надо бы мне этим воспользоваться.

— А как вы можете воспользоваться этим?

— Затруби-ка еще, — попросил дядя.

— Но у меня нет слуха, — ответил я несколько удрученно.

— Почему нет? Слух есть у всех.

— Что вы этим хотите сказать?

Дядя Микулаш сел и окинул взглядом комнату.

— Мама дома?

— Нет.

Я смотрел на него, как он, наблюдая за мной, о чем-то думает. Потом он сказал:

— Давай проверим, есть у тебя слух или нет. Я тебе дам кларнет, а мама пусть найдет учителя, который мог бы тебя чему-нибудь научить. Ты никого не знаешь, у кого можно было бы брать уроки?

— Не знаю.

— Жалко, — сказал дядя.

— Нет, одного я знаю! — вдруг вспомнил я.

— Кто же это? Может, я его знаю тоже?

— Это капельмейстер Валнога, он пилит дрова в школах и учит играть на чем угодно. На скрипке. На корнете. И на кларнете.

— Я его знаю, — сказал дядя.

— Это хорошо. Вот он мог бы меня чему-нибудь научить, если даже у меня, допустим, нет слуха? Пан учитель Петеле говорит, что у меня нет слуха.

— Не обращай внимания, пусть пан учитель Петеле говорит, что ему вздумается, — сказал дядя Микулаш. — Если захочешь, то научишься, если не захочешь, то не научишься. Если ты считаешь, что уже завтра будешь играть на трубе, то за неделю научишься играть на кларнете.

— А вы на самом деле мне его дадите?

— А почему бы нет! У меня их пять. Выбирай любой.

— Какой мне выбрать?

— Возьми in A, in B или in C.

— Я бы выбрал in B. А когда можно прийти за ним?

— Хоть сейчас. Пойдем вместе. Но, может, тебе больше хочется играть на трубе?

— Да нет, — сказал я, — на трубе мне играть неохота.

Я боялся, что дядя Микулаш раздумает, и быстро решил:

— Так я пойду с вами.

— Как хочешь, — сказал дядя.

— А когда нужно вернуть вам этот кларнет?